Девять
Дневники Питера Маккаллоу
13 августа 1915 года
Память — это проклятие. Прикрывая глаза, я вижу мертвое лицо Педро и кровоточащую дыру на щеке Лурдес, и по лицу ее стекает прозрачная капля, словно слеза. Окровавленное платье Аны. Стоит уснуть, как я мгновенно оказываюсь в той комнате. Педро сидит на кровати и говорит что-то на непонятном языке, указывая пальцем на меня. Подойдя ближе, понимаю, что звук исходит из дыры в его виске. Проснувшись, я долго лежу неподвижно, надеясь, что сердце вдруг остановится, как будто смерть может избавить меня от участия в этом кошмаре.
То, что произошло у Гарсия, стало лишь началом. В городе появилось около сотни никому не известных вооруженных людей; у них ружья, дробовики, и вообще все выглядит так, словно нас отбросило на полвека назад и никакого города не существует. Ночью убили Амадо Батиста, его лавку разграбили и пытались поджечь.
Во всех газетах пишут о Гарсия как о мексиканских радикалах, на самом же деле они были самыми консервативными из землевладельцев в Округах Уэбб и Диммит. Фото их мертвых тел напечатано в каждой газете штата и в Мексике, где их, безусловно, причислят к лику мучеников, несмотря на то что старую аристократию там недолюбливают.
Гленн все еще в Сан-Антонио, в больнице. Ни он, ни Салли никак не отреагировали на вести о расправе с Гарсия. Может, я схожу с ума, или не люблю свою семью, или, напротив, люблю их слишком сильно. А может, я просто единственный, кто сохранил здравый рассудок.
Меж тем меблированные комнаты заполняются самым отпетым отребьем из долины Рио-Гранде, а рейнджерам все труднее поддерживать порядок. Я предложил сержанту Кэмпбеллу (а может, это он застрелил Педро и Лурдес? или это был мой сын?) послать за его людьми, но все они сейчас заняты патрулированием границы и охраной отдаленных ранчо.
Кэмпбелл, несмотря на свою ограниченность, обеспокоен тем, что половина погибших — женщины и дети. Я не стал обсуждать с ним эту тему. Люди его типа полагают, что если раз за разом исповедоваться в грехах, то можно сделать бывшее небывшим и облегчить душу для новых преступлений.
В доме полно добровольцев. Я сбежал было от них в город, где немедленно наткнулся на два грузовика, в каждом из которых сидело по дюжине вооруженных парней, намеренных поквитаться с мексиканскими инсургентами. Я сообщил им, что всех врагов уже поубивали. Добровольцы разочарованно посовещались между собой, но решили все равно остаться в городе: нельзя терять надежды.
Вернувшись, застал судью Пула, который поедал нашу говядину, пил наш виски и делал заявления от имени всех присутствующих. Я рассказал ему свою версию событий — только факты, — он несколько раз поправлял меня: это ваша интерпретация. Потом отвел меня в сторонку, подальше от остальных.
— Это чистая формальность, Пит. Чтобы никто не подумал, будто я встаю на сторону нелегальных иммигрантов.
Чуть не сказал ему, что нелегальные иммигранты — это мы, переправившиеся вплавь через Нуэсес столетие спустя после того, как Гарсия поселились здесь. Но разумеется, промолчал. Судья похлопал меня по спине — лапищей убийцы — и вернулся за новой порцией дармового бифштекса.
Люди все подъезжали, привозили пироги, жареное мясо, сладости и крайне сожалели, что не поспели вовремя к нам на помощь, — какие мы герои, штурмовали проклятых мексиканцев таким небольшим отрядом. То есть семьдесят три против десятерых. Пятнадцати, если считать женщин. Девятнадцати, если считать и детей.
14 августа 1915 года
Салли спросила, почему я до сих пор не навестил Гленна в больнице. Я объяснил:
— Вчера в городе сожгли три дома и убили восемь жителей — все мексиканцы, кроме Левеллина Пирса, у которого жена мексиканка.
