В 383–384 годах мы снова видим Иеронима в Риме. Это уже строгий аскет, изведавший все ужасы Халкидской пустыни, где он носил на себе вместо одеяния простой мешок, где тело его под палящими лучами солнца становилось столь черно, что его принимали за эфиопа. На его западном лице виднелось как бы отражение восточного неба и пустыни… Теперь мы застаем Иеронима среди общества благочестивых авентинских отшельниц, которые стремились под его руководством достигнуть высшей степени, возможной для человека на земле, нравственного совершенства. Но среди других проницательный взор Иеронима разглядел, какие богатые духовные дары таятся в душе знатной аристократки Павлы, «богатой дщери Сципионов». Она незадолго перенесла, как сказано выше, тяжкий удар, поразивший ее сердце, потеряв нежно любимого мужа. Марцелла поспешила с любовью матери разделить горе неутешной вдовы, приняв под свое покровительство ее дочерей и сына, и указала Павле на единственный путь, который может доставить ей утешение в ее горькой утрате, – путь служения Господу. Два года уже подвизалась Павла в обществе своих святых подруг, как вдруг разнеслось в Риме известие, которое произвело живейшую радость среди авентинских отшельниц, – известие о том, что папа Дамаз созывал епископов со всей вселенной в Рим к 382 году. Иероним находился в это время в Константинополе, куда привлекла его знаменитая личность Григория Назианзина. Григорий полюбил Иеронима и поспешил открыть его любопытствующему и вечно живому уму все сокровища восточной образованности, так что Иероним в течение всей последующей жизни с любовью вспоминал об уроках знаменитого учителя Церкви. Там же он мог увидеть всех других великих учителей Востока и, между прочим, Григория Нисского. Здесь же он слышал, как все порицали пороки римского духовенства и уже в то время явно обнаружившиеся честолюбивые стремления пап и повторяли слово Великого Василия: «Ненавижу я чванство этой церкви». В Константинополе же Иероним успел познакомиться и с теми чувствами, которые выражало духовенство Востока по случаю соборного послания западных епископов, которым возвещалось об имеющем быть в Риме Вселенском
Соборе в 382 году. При послании папы и был приложен рескрипт императора Грациана, который также звал восточных епископов явиться в Рим. Восточное духовенство глубоко взволновалось по поводу этого послания. «Что они шутят с нами, – слышалось отовсюду, – что приглашают нас отправиться за море, оставить наши епархии и наши дома, идти на конец мира и рассуждать о наших же делах, которые мы сумеем покончить сами?» Епископы Востока не согласились отправиться в Рим… На соборе в Риме присутствовали только два восточных епископа – Павлин Антиохийский и Епифаний Кипрский.
Павла спешила навстречу восточным святителям и спросила у папы позволения принять св. Епифания в своем дворце. Слушая рассказы Павлина и Епифания об Антонии и Иларионе, о чудесах Фиваиды, о женах и девах-отшельницах на берегах Нила, она почувствовала глубокое отвращение к Риму и мирской жизни. Но гораздо более глубокое влияние оказал на Павлу, да и вообще на все римское общество, прибывший вместе с епископами Иероним.
Иероним сильно начал громить в обществе Павлы и ее подруг всю обстановку тогдашней римской жизни.
– Когда ты была в мире, – говорил он, – ты любила то, что принадлежит миру, любила белить и румянить твое лицо, с искусством убирать свои волосы, созидая как бы башню из чужих волос; не говорю уже о серьгах, об этих жемчугах, добытых из глубины Красного моря, о зеленом цвете твоих изумрудов, об огне рубинов, о лазури сапфиров, к которым так безумно пристрастны женщины. Отрекшись от мира, ты отреклась и от всего этого… Да и уместно ли на лице христианки быть белилу и румянам? Как оплачет свои грехи та, слезы которой испестрили бы ее раскрашенное лицо? Но ты еще не все сделала: тебе надлежит изменить и всю твою жизнь, и всю ее обстановку. На что это похоже? Вот наступает время обеда, и я вижу толпу поваров с подобранной одеждой, как воин в поход; они рубят и изготовляют различные мяса. И какие мяса! Самые сочные и редкие… Ждут гостей. Хозяйка, точно ласточка, летает во все стороны, осматривает, хорошо ли приготовлены ложа в храмине пиршества, чисто ли выметен пол, украшены ли кубки цветами и все ли приготовления окончены. Музыканты и шуты уже там… Да скажите же мне, присутствует ли Господь во всем этом? Нет! Страх Божий не может быть там, где раздаются звуки тимпанов, гуслей и кимвала… Удали же от себя птиц Фазиса, жирных горлиц, ионийских рябчиков, всех этих птиц, поглощающих великие достояния, удали сочные мяса кабанов и диких коз…
