Третий Крестовый поход расценивался как священная война, достигшая особенно высокого накала. Конечно, с ним были связаны многие вещи вовсе не священные и даже оскорбляющие святость: еврейские погромы, жажда добычи, убийства людей ради выгоды, — и все это прикрываюсь именем благочестия. В первую очередь как священную войну его рассматривали крестоносцы, и ответом на это явилась исламская концепция джихада. Джихад по определению — понятие оборонительной войны, спровоцированной агрессией «неверных». В Коране (2:190) об этом сказано: «Сражайтесь во имя Аллаха с теми, кто воюет с вами, но сами не нападайте первыми, ибо Аллах не любит тех, кто первыми нарушает мир». Тому, кто храбро сражается в такой войне, обещана высокая награда на небесах.
По иронии истории, сегодня само понятие «джихад» вселяет страх в сердца многих западных лидеров и просто жителей Запада. Он ассоциируется с исламским фанатизмом и терроризмом, хотя в исламской истории нет ничего такого, что превзошло бы террор и фанатизм европейских крестоносцев XII столетия.
Весной 2000 г. о крестоносцах снова вспомнили в Европе и в мире. Накануне исторического паломничества в Святую землю папа Иоанн Павел II принес общие извинения за грехи, совершенные католической церковью за последние две тысячи лет. Это было второе заявление такого рода после принесенных в 1992 г. извинений за несправедливость по отношению к Галилею, и все это отвечало концепции «исторического очищения», выдвинутой Ватиканом. О крестоносцах особо упомянули в литании, где говорилось о жестокостях в отношении иудеев, мусульман, женщин и отдельных этнических групп.
Мусульманское население Ближнего Востока восприняло эти папские признания как праздничное событие. Крестовые походы были с религиозной точки зрения наконец осуждены наряду с холокостом. С интересом ожидали и речей папы римского в самом Израиле. Но папа ничего не сказал о насилии по отношению к мусульманам, и великий муфтий Иерусалима был разочарован. Он сказал: «В мире было много случаев массового убийства. Почему же холокост важнее, чем остальные? Когда дело доходит до нас, то никого не интересует ни истребление мусульман крестоносцами, ни истребление палестинцев израильтянами. И мы сами не напоминаем миру постоянно об этих убийствах, чтобы показать, что все люди у нас в долгу».
Через несколько дней после визита папы я сам снова приехал в Иерусалим. Это было время Пасхальной недели, великого праздника христиан. Дня священных молитв у мусульман, праздника Исхода у иудеев. В храм Гроба Господня я пришел не как паломник, а как писатель. Мне хотелось снова взглянуть на меч Готфрида Бульонского, который хранится в этой святыне христиан, не являясь ни предметом гордости, ни предметом стыда.
В 1867 г. эти края посетил Марк Твен, также интересовавшийся упомянутой сомнительной реликвией. Он описал это путешествие в духе средневековой «романтики», сообщив, будто рассек мечом Готфрида одного мусульманина надвое, словно пирог: и «почувствовал, что в меня вселились духи жестоких воинов, и я готов был уничтожить всех неверных в Иерусалиме. Я вытер древний меч и вернул его священнику, не желая, чтобы свежая кровь пятнала этот клинок, покрытый сакральными следами крови, обагрившей его семьсот лет назад».
В исповедальне сидел седой монах-францисканец, ожидавший желающих исповедаться, который выглядел одиноким и как будто никому здесь не нужным. Разговорившись с ним, я узнал, что он — брат Мэтью из Питтсбурга и рад случаю с кем-то побеседовать. Монах охотно согласился показать мне меч. Я спросил, каким образом лучше постигнуть мистическую суть Иерусалима во время Пасхальной недели, какие имеет смысл посетить службы и шествия и в каком храме лучше всего встретить Воскресение.
Он снисходительно поглядел на меня и сказал:
— Молодой человек, мы не в Париже. У нас тут нет великих соборов. В Иерусалиме всего важнее то, что в вашем сердце.
Затем он достал сундук, в котором хранились всевозможные реликвии, чтобы показать мне древний меч.
Джеймс Рестон Мл., декабрь 2000 г.
