Но зато и завоевание ничтожно — чувства нынешних моргателей глазами неглубоки, и органчики их душ играют только собачий вальс. Вызываешь в таком человеке самый мощный ураган, который он способен вместить, а урагана хватает только на то, чтобы принести тебе несколько мятых стодолларовых бумажек. И еще надо следить, чтобы они не были разрисованы, порваны или, упаси бог, выпущены до восьмидесятого года. Вот так.
* * *
Александр позвонил через два дня, как обещал. Я взяла трубку еще во сне, совершенно не сомневаясь, что это он.
— Алло.
— Ада, — сказал он, — ты?
— Ада?
Я точно помнила, что так не называла себя никогда.
— Я буду называть тебя Ада, — сказал он. — Это ведь можно считать уменьшительным от Адель?
В имени могло крыться два полярных смысла — «ад А» и «А да». Это волновало. Удивительнее всего, что раньше такое никогда не приходило мне в голову.
— Хорошо, — сказала я, — называй, если хочешь.
Лучше переходить с «вы» на «ты» незаметно, не заостряя на этом внимания, так как в разных культурах ритуалы сильно отличаются, а все их запомнить невозможно. Я сформулировала это правило около полутора тысяч лет назад, и оно ни разу меня не подводило.
— Я хочу тебя видеть, — сказал он.
— Когда?
— Прямо сейчас.
— Э…
— Тебя ждет моя машина.
— Где?
— У трибун.
— У трибун? А как ты узнал, где я…
— Это несложно, — усмехнулся он. — Михалыч тебя довезет.
В дверь громко постучали.
— Вот, — сказал Александр в трубке, — это он. Жду тебя, мой цветок.
Он повесил трубку. Мой цветок, подумала я, надо же. Считает меня растением. В дверь опять постучали, на этот раз настойчивее. Такая предупредительность граничила с наглостью.
— Адель, — позвал из-за двери знакомый голос. — Ты тут? Я по прибору вижу, что тут. Эй!
Он постучал еще раз.
— У тебя тут знак висит «не влезай, убьет». Может, ты влезла, и тебя убило? Ты живая? Отзовись! А то я дверь сломаю!
Идиот, подумала я, сейчас же народ сбежится. Хотя нет, еще слишком рано… Но все равно лучше было не рисковать. Я подошла к двери и сказала:
— Владимир Михайлович, тише! Сейчас отопру, дайте только одеться.
— Жду.
Я быстро оделась и оглядела свое жилище — кажется, ничего компрометирующего на виду не было. И как он только меня нашел? Следил, что ли?
— Открываю…
Михалыч вошел и несколько секунд моргал, привыкая к полутьме. Затем огляделся по сторонам.
— Ты чего это, здесь живешь?
— Ну да.
— Что, в газовом вводе?
— Это не газовый ввод. Там просто табличка на входе, чтобы у людей вопросов не было.
— А что это вообще такое? — спросил он.
— В каком смысле?
— Ну, у каждого места есть свое предназначение. Что это за помещение?
— Я помещений не люблю, — сказала я. — Мне не нравится, когда меня помещают. Это пустое место под трибунами. Сначала тут склад был. Потом все перегородили, за стенкой сделали трансформаторную подстанцию, а про эту часть забыли. Ну, не просто так забыли. Пришлось, конечно, постараться…
Я выразительно пошевелила в воздухе пальцами. Шевелить, конечно, надо было не пальцами, а хвостом, но я не собиралась посвящать Михалыча во все подробности своей трудной судьбы.
— Отопление-то хоть у тебя есть? — спросил он. — Ага, вон вижу, обогреватели. А где туалет?
— Вам что, хочется?
— Нет, просто интересно.
— Надо по коридору пройти. Там еще и душ.
— Ты правда в этой конуре живешь?
— Почему конура? — сказала я. — По планировке больше мансарду напоминает, как у адвоката или политтехнолога. Loft, это сейчас модно. Потолок здесь косой, потому что сверху трибуны проходят. Романтично.
— А как же ты здесь без света?
— Вон под потолком стеклышко, видите? Это окно. Когда солнце встает, сюда падает очень красивый луч. Вообще я и в темноте неплохо вижу.
Он еще раз оглядел мое жилище.
— В этих мешках твое барахлишко?
— Можно и так сказать.
— Велосипед тоже твой?
— Да, — сказала я. — Хороший велосипед, кстати — дисковые тормоза, вилка из углепластика.
— Компьютер тоже из углепластика? — хмыкнул он.
— Будете смеяться, угадали. Это редкая модель «Vaio», их «Сони» только для Японии делает. Самый легкий ноутбук в мире.
— Понятно. Поэтому на картонной коробке стоит, да? Вместо стола? Перед гостями не стыдно?