Правильная технология совсем другая. Как и все, что реально работает, она предельно проста:
1) при разговоре следует глядеть в сторону, лучше всего — в точку пола на расстоянии примерно два метра.
2) в ответ нужно говорить не больше трех слов, не считая предлогов и союзов.
3) каждая десятая или около того реплика должна нарушать правило номер два и быть слегка провокативной, чтобы у клиента не сложилось чувства, что он имеет дело с дауном.
— Как звать? — спросил он.
— Адель, — сказала я, косясь в угол.
— Лет сколько?
— Семнадцать.
— Не врешь?
Я помотала головой.
— Откуда сама, Адель?
— Из Хабаровска.
— Ну и как там у вас, в Хабаровске?
Я пожала плечами.
— Нормально.
— А чего ж приехала сюда?
Я опять пожала плечами.
— Так.
— Неразговорчивая ты.
— Может, я в душ?
— Да погоди ты. Надо же познакомиться сначала. Что мы, звери?
— Час двести долларов.
— Я учту, — сказал он. — И не противно тебе таким делом заниматься, Адель?
— Кушать-то надо.
Он взял со стола папку, раскрыл ее и некоторое время глядел внутрь, словно сверяясь с лежащей там инструкцией. Затем закрыл ее и положил на место.
— А где живешь? Снимаешь? — спросил он.
— Ну.
— И сколько вас в квартире, кроме мамочки? Пять? Десять?
— Когда как.
На этой стадии обычный развратник уже дошел бы до точки кипения. Похоже, и мой работодатель был от нее недалеко.
— Тебе семнадцать точно есть, детка? — спросил он.
— Есть, папашка, есть, — сказала я, поднимая на него глаза. — Семнадцать мгновений весны.
Это была провокативная реплика. Он заржал. Теперь мне снова следовало ограничиваться короткими смутными фразами. Но он, как оказалось, тоже умел быть провокативным.
— Хорошо, — сказал он. — Раз такой базар у нас пошел, пора представиться.
На стол передо мной легла раскрытая книжечка-удостоверение. Я внимательно прочитала написанное в ней, потом сличила его лицо с фотографией. На фотографии он был в кителе с погонами. Его звали Владимир Михайлович. Он был полковником ФСБ.
— Называй меня Михалыч, — сказал он и ухмыльнулся. — Так меня называют близкие люди. А мы, я надеюсь, сблизимся.
— Чем обязана, Михалыч? — спросила я.
— На тебя наш консультант пожаловался. Ты его вроде как обидела. Так что теперь придется искуплять. Или искупать. Не знаешь, как правильно?
*
У него была стереотипная внешность: волевой подбородок, стальные глаза, льняная челка. Но какая-то трапециедальность неблагородных пропорций делала это лицо похожим на западный типаж условного противника времен холодной войны. Киногерои такого рода обычно выпивали стакан водки, а затем закусывали стаканом, говоря сквозь хруст стекла, что это starinny russki obychai.
— Твою мать, — пробормотала я. — Субботник?
— Эй, — сказал он оскорбленно, — ты все-таки не путай ФСБ с ментами. Свои деньги ты получишь.
— Сколько вас? — спросила я усталым голосом.
— Один… Ну, максимум двое.
— А кто второй?
— Сейчас увидишь. Да ты не бойся, не обману.
Выдвинув ящик стола, он вынул из него коробку с разной медицинской всячиной — баночками, ватой и упаковкой одноразовых шприцев. Один шприц был заряжен — из-за ярко-красного колпачка на игле он походил на сигарету, которой затягивались так яростно, что огонек растянулся во всю ее длину.
— Ширяться с вами не буду, — сказала я. — Даже и за пять тарифов.
— Дура, — сказал он весело, — да кто ж тебе даст?
— И деньги вперед. А то кто его знает, какой вы через полчаса будете.
— Вот, возьми, — сказал он и кинул мне конверт.
Представители российского среднего класса часто дают доллары в конверте — так же, как получают. Это волнует. Словно тебя подняли на колесе социального обозрения, чтобы показать заветные звенья экономического механизма Родины… Я открыла конверт и пересчитала деньги. Там были обещанные три тарифа и еще пятьдесят долларов. Практически уровень «Националя». Таким клиентом следовало дорожить — или, во всяком случае, следовало делать вид, что дорожишь. Я очаровательно улыбнулась.
— Ладно, искуплять так искупать. Где ванна?
— Да подожди ты, — сказал он. — Успеешь. Сиди на месте.
— Я…
— Сиди на месте, — повторил он и принялся закатывать рукав.
— Вы сказали, еще второй будет. А где он?
