Место встречи Нина выбрала не случайно. Она хорошо помнила, что на памятнике жертвам интервенции высечены имена расстрелянных революционеров. В том числе и Якова Лаухина. Бывшего друга Дмитрия Постникова по семинарии. Чью фамилию он взял после того, как отрекся от своего отца-протоиерея.
* * *
Сквер возле памятника жертвам интервенции был безлюдным и заброшенным. В чугунных вазонах вместо цветов торчали чахлые сорняки, между бетонных плит, ведущих к обелиску с именами погибших героев-большевиков, густо зеленела трава, а сам памятник с растрескавшимся постаментом, испещренным похабными надписями, наглядно свидетельствовал о недолговечности людской памяти… Нина Сергеевна пришла сюда за полчаса до условленного срока. И без труда отыскала на обелиске имя Якова Лаухина. Оно значилось первым в списке подпольщиков, расстрелянных 25 августа 1919 года. Теперь ей оставалось лишь подождать Ирину Германовну. Почему-то Нина Сергеевна была уверена, что та опоздает. И потом начнет плести небылицы об ушедшем из-под носа или сломавшемся по дороге автобусе. Ведь для нее уже наверняка давно вошло в привычку лгать людям.
И тут к памятнику, скрипнув тормозами, подъехало такси и из него выскочила Ирина Германовна. Еще миг — и она уже стояла рядом с Ниной, теребя пальцами ремешок висящей на плече сумочки.
— Здравствуйте, Нина. Простите, забыла Ваше отчество… Я так волнуюсь. Неужели Вам и вправду удалось что-то найти?
— Да, — сурово ответила Нина Сергеевна. — И теперь у Вас есть шанс заполучить то, что Вы хотите. Только зачем было для этого прибегать к обману? Ведь Вы прекрасно знаете, куда девались Ваши семейные документы. Вернее, кто их уничтожил.
Ирина Германовна испуганно отшатнулась от нее:
— Что? Что Вы говорите?
Но Нина Сергеевна уже окончательно вошла в роль беспощадной обличительницы:
— В отличие от Вас, я говорю правду. Их уничтожил Ваш дед. Неужели Вам неизвестно, почему его фамилия не Постников, а Лаухин? Да не может быть! Наверняка Вы знаете, что, когда он отрекся от своего отца, то взял себе другую фамилию. Фамилию своего друга по семинарии, убитого интервентами. Его звали Яков Лаухин. Вот его имя здесь, на памятнике… А вот дневник Вашего деда. Может, Вам будет интересно узнать, как он отзывался о своем отце? Вот, читайте… И после этого Вы еще смеете называть себя правнучкой отца Николая?!
Она не договорила. Пробежав глазами несколько строк, Ирина Германовна подняла голову. В глазах у нее стояли слезы, а губы дрожали, так что она едва смогла выговорить:
— Не может быть… Это неправда! Мой дедушка не мог такого написать! Вы не знаете, какой он был человек… Зачем В-вы мне лжете? Что я Вам сделала?
Захлебываясь от рыданий, она швырнула книгу на землю и побежала к поджидавшему ее такси. Еще миг — и машина, сорвавшись с места, скрылась из глаз. А Нина так и осталась стоять у заброшенного обелиска…
* * *
Поздним вечером Нина Сергеевна сидела у себя на кухне, размышляя о событиях минувшего дня. И все больше понимая, сколь непростительную ошибку она совершила. В самом деле, почему она сочла Ирину Германовну обманщицей? Не потому ли, что с самого начала почувствовала неприязнь к ней? А прочитав дневник ее деда, и вовсе возненавидела ее. Увы, теперь она на собственном примере убедилась, что человек, объятый ненавистью, способен видеть все лишь в черном цвете. И не отличает друзей от врагов. Что же ей теперь делать? Позвонить Ирине Германовне и попросить у нее прощения? Но простит ли она ее? И захочет ли узнать правду о том, почему документы, подтверждающие ее родство с отцом Николаем Постниковым, оказались утрачены? Хватит ли у нее мужества принять эту горькую правду и смириться с ней? Или она предпочтет остаться при своем «не может быть»? Бог весть. Как говорится, «человек предполагает, а Господь располагает».
И вполне может статься, что человек, мнящий себя героем и правдолюбцем, отречется и от собственного отца, и от Отца Небесного. Зато другой, казалось бы, неспособный на подвиги, останется верен Господу до конца. Потому, что рядом с ним незримо пребудет Тот, Кто на людское «не может быть» властно отвечает: «Да будет!»
