Многие цветы уже отцвели, опали и превратились в семена, но не все. Вдоль заборов сочные заросли золотых шаров сменяли невысокие оранжевые фонарики, будто склеенные из ломкой бумаги.
Он уловил горьковатый аромат детства и увидел сквозь просветы на чужом огороде многочисленные кустики бархатцев с ярко-оранжевыми и темно-пожухлыми головками. В детстве их называли чернобривцами.
И тотчас нахлынули и прильнули смутные видения… Он продолжал идти, вспоминая какую-то ужасно важную чепуху, например, как однажды ранней весной с одной девочкой совершил загородную прогулку к морю, и на обрыве они собирали дикие фиалки под прошлогодней листвой… Другое время года и жизни.
Последние дни многое напоминало о той далекой девочке… Как там она? Жива ли?
Она притягивала мысли, но никакую метафору почему-то не получалось подобрать к ее неуловимому образу.
Страшно и смешно думать, какая бездна времени отделяла его от некоторых событий. Сама жизнь казалась ему приснившейся. Детство и юность определенно были сном, таким странным и недавним. Он родился в Одессе на пороге двадцатого века и хорошо, в деталях помнил себя с малолетства. Провалив экзамены в гимназии, добровольцем, или, как тогда выражались, охотником ушел в огонь Первой мировой. Вернулся в свой город, но война перенеслась за ним, власть менялась несчетное множество раз, заставляя служить то белым, то красным, то снова белым. Он косил петлюровцев с бронепоезда «Новороссия», когда его скосил сыпной тиф, из-за чего он не отплыл, как другие, в спасительный Константинополь, а едва встав с постели, попал под арест, в темную камеру смертников. Чудом избежал расстрела.
А та, от которой сейчас не хватало письма, весточки, привета, успела уплыть, пока он томился в жарком беспамятстве, путешествуя по окраинам потусторонней страны.
В сущности, его с ней ничего не связывало…
Но он часто фантазировал, как бы они жили на чужбине.
Их очень много. Их – избыток.
Их больше, чем душевных сил —
Прелестных и полузабытых,
Кого он думал, что любил.
Так он в час ночной московской бомбежки записал в дневник.
Ее звали Зоя – и она была, наверное, единственная из множества.
Они познакомились детьми и провели рядом подростковые годы. Одна компания молодежи из хороших семей: устраивали вечеринки, играли в преферанс, гуляли по набережной, ходили на яхте в открытое море.
Валя и Зоя редко оставались наедине: как-то раз похристосовались на Пасху у белого храма, где его отец был старостой и чтецом, и она смущенно смеялась, подставляя смуглые зарумянившиеся щечки. Он никогда не мог точно воспроизвести ее внешность: невысокая, хрупкая, кареглазая, с темно-каштановыми волосами, имевшими золотистый отлив. Ничего особенного. Простая, пресная, неприметная, но с легкой примесью степной колдовской полыни.
Его томила невозможность объясниться. Он хотел ей сказать, передать то, что чувствует, но терялся и немел в ее присутствии. Тоскующий рыцарь-гимназист, он безмолвно твердил, что навек, навек эта девочка – его судьба и тайна. Тайна, в которой некому сознаться, даже ей самой, ни о чем не подозревавшей и мило равнодушной.
А теперь он часто думал, что безумные события – сначала Мировая, потом Гражданская войны и отмененная казнь, – поломав ход жизни, навек оставили его подростком, потому что он вспоминал ту космически далекую Одессу и ту влюбленность, как вчерашний день, который хотелось снова и снова торопливо записывать в дневник. «Люблю!»
Он стал подозревать, что ничего у них не получится, еще до революции, когда из грохочущей артиллерии посылал письма манерной поэтессе Ирэн, дочери прославленного генерала, опекавшего его в войсках, хотя думал только о маленькой неброской Зое. И даже кровавое смертоубийство не так волновало, как призрачное ускользавшее счастье с золотистым отливом.
Спустя полвека она отыскалась через общего приятеля, который отслеживал судьбы распавшегося круга: уплыл с ней на одном корабле, но как участник французского Сопротивления смог вернуться в Советский Союз.
А совсем недавно, прилетев на писательские встречи в Америку, Валентин Петрович напросился в Лос-Анджелес и пришел к ней в домик пастельно-розового цвета с аккуратным палисадником и морщинисто-серой пальмой, похожей на слоновую ногу.
