Когда я расстался с Тамарой, то перебрался к старикам, и жизнь моя под родительским кровом потекла спокойно и вольно - дома меня всегда ждал обед и раскладушка, а временем своим я располагал, как заблагорассудится. С Тамарой я виделся после суда и развода только тогда, когда изредка брал погостить Сережку, с которым больше нянькались мать с отцом, чем я.
Особенно любили друг друга дед Сергей и внук Сергей.
Мой отец и мой сын.
После неудачи с режиссерскими курсами, после разговоров с Гашетниковым я поостыл к кино. Я понимал, что при настойчивости и терпении в конце концов добьюсь желаемого, но меня вдруг крепко поразила мысль, что фильмы стареют.
Как люди.
Куда девается фильм после проката? В небытие, из которого его уже ничем не вытащишь. Фильм - не книга, которую можно снять с полки, перечитать и задуматься над раскрытой страницей.
Кроме того, прав был Чулков, что кино - это промышленность со своим планом и десятками людей, претворяющих сценарий в кинокартину, которые не станут ждать, если у тебя что-то не складывается, как хотелось бы. И потом минимум два года уходят на создание фильма, но все это время режиссер должен жить одной идеей, только тем материалом, который снимает, единым ощущением как части, так и целого...
Без Гашетникова затихла, будто обмелела, наша любительская киностудия. Поразлетелись, обзавелись семьями мои одержимые друзья словно утолили свою нетерпеливую молодую жажду у источника искусства и уступили свое место другим...
Наташа?.. Ее московского адреса я не знал, но что-то останавливало меня от ее поиска. Скорее всего то, что она не ответила на мое письмо, в котором я фактически с ней прощался, когда родился Сережка, а ведь с тех пор прошел почти год...
Так я и жил.
Давали задание на работе - я исполнял. Но не больше. Звали в гости я шел. Молчал телефон - я смотрел телевизор. Желтели мои сценарии, задохнувшись в чемодане под кроватью. Можно было уйти и бродить по весенним улицам, прыгая по проплешинам сухого асфальта, но кроме солнца на земле есть еще тучи и ветер - в конце концов возвращаешься обратно продрогший и усталый. Работа, киностудия, друзья, знакомые были похожи на спицы одного колеса, осью которого был я. Все крутилось, неподвижен был лишь я сам.
Но проходит время и приходит время, от которого не скроешься, как бы ни старался прикрыться маской занятости и безразличия. В минуту эту озаряется разом бестолково прожитое прошлое и горек ответ на вечные вопросы - для чего живешь? Кому радуешься? Чем утешается сердце твое в этой скоротечной жизни? И эти вопросы сверлят душу, несмотря на то, что кого-кого, а себя уж перед самим собой человек всегда оправдает.
А пока я расслабился, течение жизни медленно, но неумолимо стало сносить меня от желанного берега, к которому я когда-то стремился. Как выплыть? Рецепт простой - работа...
А я сегодня выступал...
был зал
и свет маняще резок,
а я стоял
и вспоминал
обрывки строк - отрезан
растерянностью и тишиной
ищу,
как в темной кладовой,
лекарство,
дыханью - выход,
горлу - звук,
отчаявшись в бою,
так смерти ищут!
И да обрящет разум мой
спасенье в памяти!..
Минутку... ...я вспоминаю детский кубик,
меня берущие и поднимающие руки,
качели вверх,
ступени вверх,
тепло щеки,
склоненной на моем плече,
и то мгновенье
сколь бесконечное не знаю
любви,
немой от чувств избытка,
но снова наступает пытка,
по подземельям памяти вступаю
в холодный пот камней.
Тупик.
Молчит презрительно театр.
Темнеет жалостью кулиса.
Бегу, как слабый гладиатор
бежал по кругу.
Смысл
происходящего мне страшен:
еще один не смог,
еще один глашатай,
не родившись,
мертв.
Не-е-ет!
Я, повернувшись, жду меча
и выдыхаю сгоряча
стихи,
что по ночам ворочал
и что ворочали меня,
шепча мне строчки: о чем мне пел полдневный зной, какой веселый и какой я злой,
я не слова - я гимн пою про то, как эту жизнь люблю!
И мне не страшно обнаженье
оно, как звездное паденье
в зал.
А зал?
Я ощущаю на щеках
ресниц поднявшихся дыханье,
я слышу в людях пониманье
и вижу мир прекрасно-зыбкий...
О, как идет слеза улыбке!
