Вполне насладившись впечатлением, которое произвело на Самохвалова его сообщение, Митя спросил:
— Тяжело кочегаром?
— А ты думал, легко? Как перешвыряешь за поездку весь уголек из тендера в топку, узнаешь, что у тебя руки есть… Но зато важная работа. Недаром же к армии равняется…
— Как это — к армии?
— Очень просто. У нас ребята заявления писали в военкомат, чтоб на фронт, а военком вызвал и говорит: «Не имеем права призывать вас, товарищи. Ваша, говорит, работа равняется, как на фронте». И точно, с какой стороны ни поверни… Думаешь, по случайности мы, железнодорожники, звезду носим, как и военные? — Он постучал ногтем по красной звезде на черном околыше своей фуражки и цокнул языком. — Армия и транспорт — родные братья.
У Мити закружилась голова.
— Ты на паровоз пошел, чтоб фронту помочь? — горячо спросил он, взяв Мишу за руку.
— Как тебе сказать. И это было. И еще другое. Батька мой раньше слесарил в депо, а вернулся с фронта без руки. На пенсии сидит. Мать одна работает. А у меня еще братан меньшой. Я думал: закончу десятилетку, в транспортный подамся. А пришлось, видишь, отодвинуть свой план. Из ремесленного — прямо на паровоз…
— С твоим заработком дома легче? — участливо поинтересовался Митя.
— Главное — снабжение, рабочая карточка. Ну, и на заработок, понятно, жаловаться не приходится. Если бригада дельная, старательная, про заработок можешь не беспокоиться. А у нас бригада во! — Он показал большой палец. — Фронтовая…
— Как узнать, какая бригада?
— Поработаешь — узнаешь, иначе как же? Да ты, я вижу, что-то больно интересуешься. Не надумал ли, товарищ железнодорожник, тоже на паровоз?
— Все может быть…
Пока они с Алешкой думали действовать, этот паренек уже действовал, помогал. «У меня еще братан…» А как он хлеб резал! Высчитывал, наверное, чтоб никого не обидеть. А они с Алешкой сидят на шее у родителей, на всем готовеньком. Пассажир! Да еще безбилетный…
— Взяли бы на паровоз? — доверительно и взволнованно спросил Митя.
— Кого, тебя? — Миша Самохвалов отступил на шаг, окинул его оценивающим взглядом, пощупал свой узенький, ощетинившийся редким чернявым пушком подбородок.
— А что? Из тебя может выйти паровозник, — проговорил он, с трудом сохраняя серьезный вид. — Люди нам нужны. Попросись, может, возьмут. Только учти: пока выучишься на кочегара, я уже в помощники перейду.
— А мне-то что до этого?
— Очень просто: вдруг попадешь на мою машину, трудненько придется: я работу люблю спрашивать. Так что держись, браток!
Миша весело засмеялся, вскинул к глянцевому козырьку ладонь: «До встречи!» — и пошел, легко и небрежно размахивая сундучком.
Отец ходил по комнате, расправив плечи, спрятав за спину руки. На нем был темно-синий китель с белыми блестящими пуговицами и орденскими планками, который он надевал по праздникам, и сапоги, начищенные до такой степени, что в них можно было смотреться.
Мать, закатав до локтей рукава кофты, месила тесто. Увидев Митю, засуетилась, поспешно вытерла о фартук руки, заглянула в печь. Глаза у нее были красные, может, оттого, что в них отражалось пламя.
С тех пор как началась война, мать ни разу не затевала стряпню. Митя однажды размечтался о шаньгах, и она сказала, что у нее есть горстка муки, которую бережет «на крайний случай». Так неужели этот случай пришел?
Мать определенно избегала его взгляда. Что произошло в доме, пока его не было? Почему мать возится с тестом? И почему она такая?
В комнату вбежал Егорка.
— Смотри, что я нашел! — На его потной ладошке с черными от грязи складками блестел стальной шарик.
— Что это делается у нас, Егор? — спросил Митя, взяв племянника за плечи.
— Пельмени, — серьезно ответил малыш.
— Да не о том я. Что случилось? Бабушка почему расстроена?
— Откуда я знаю? — шмыгнул носом Егорка. — Я вел себя хорошо… Смотри, какой шарик…
Митя, махнув рукой, направился в столовую. В дверях он столкнулся с отцом.
— В шахматы срежемся? Кажись, так ты говоришь?
— Можно, — вяло ответил Митя и, доставая с этажерки коробку, мельком взглянул на будильник: «К Алешке успею».
— Мать сказывает, хозяйством сегодня занимался?