— Пап, привет.
— Привет малыш. Ты куда?
— В мастерскую. А ты собираешься на охоту? Травить беззащитных зверюшек?
— Ну, если ты считаешь волка беззащитной зверюшкой…
— Он один, а вас там будет рота, не меньше. Подавляющее превосходство.
— Даже оно не всегда помогает.
— Ну, ладно, дело твоё. По крайней мере отдохнешь, развеешься, а то в последнее время со своей работой ты совсем почернел.
— Да, это отдых для меня, сынок. Можно отвлечься от всех мыслей. Всё остаётся здесь, а туда приезжаешь, втягиваешься в эту походную жизнь, в какой-то мере оживляешь воспоминания молодости. В моем возрасте уже нужно вспоминать. Иван Федорович заметил или ему показалось, что он заметил на лице у Алексея лёгкую тень то ли скуки, то ли излишней сосредоточенности и хотел отпустить сына, но не удержался, спросил:
— Как там Ксения?
— Ничего, нормально.
— Давно что-то я её не видел. Поженились бы вы, что ли, а?
— Перестань, пап. Я уже сам ничего не понимаю, а у тебя всё просто поженились и дело с концом.
— Просто, просто. Ладно, малыш, беги. И нельзя прижать к себе это милое лицо, этого маленького человечка, превратившегося во взрослого мужчину, прошедшего войну. Иван Федорович отоптал снег под деревом, где назначил ему стоять егерь и взвёл курки. Утро было пронзительное, солнечное. Он огляделся вокруг, приставил к шее чёрные, бесконечные отверстия стволов и, не снимая перчаток, с трудом дотянувшись, нажал на спуск. Дверь открыл Алексей. На лице у него была подготовленная ироническая улыбка по поводу охотничьих успехов отца. Перед ним стояли двое мужчин. Одного он знал — товарищ отца генерал Евдокимов. Лицо второго привлекло больше его внимания и потому, что он видел его впервые и потому, что оно у него было напряженным и, как показалось Алексею, враждебным.
— Здравствуйте, Василий Михайлович, — поздоровался Алексей с Евдокимовым.
— Здравствуйте, — кивнул он незнакомцу.
— Здравствуйте, Алёша, — ответил Евдокимов, незнакомец молча кивнул. Евдокимов, разрывая возникшую неловкую паузу, сказал:
— Алексей, мне больно и горько… Нелепая случайность… Мне выпала тяжёлая обязанность сообщить вам… Он вдруг осёкся как будто его ударили, увидев вышедшую в прихожую Екатерину Максимовну. Алексей не смог повернуть к ней лицо и только через долгое, долгое мгновение, когда сразу поняв всё, она закричала, он обернулся и прижал к себе содрогающееся от плача, вдруг ставшее таким маленьким, почти детским, тело матери. Он что-то бормотал, утешал её какими-то словами, но внутренне оставался холодным и безответным, уже поняв и поверив, он ещё не понимал и не верил смерти отца. Поминки закончились поздно. Когда все разошлись, Алексей и приехавший на похороны Михаил легли спать в одной комнате. Но спать, несмотря на усталость, не хотелось. Говорить тоже. Они молча курили, лежа в своих постелях. Часа в два ночи, когда к ним уже приходил сон, в дверь раздался какой-то по-особому пронзительный звонок.
— Кого там ещё черт несёт? — приподнявшись на локте, спросил Михаил.
— Сейчас узнаем. Алексей натянул брюки и пошёл открывать. На лестничной площадке столпились несколько одинаковых людей. За ними — дворник с женой.
— Вам что? Стоявший впереди, судя по всему начальник, достал из кармана пальто бумажку и сунул её в руки Алексею.
— Ознакомьтесь. Оглянулся на своих, приказал:
— Пошли. С помертвевшим лицом и остановившимся взглядом Екатерина Максимовна смотрела как эти люди роются в вещах её мужа. Они искали долго, но не нашли ничего, кроме наградного маузера с серебряной пластинкой, на которой была выгравирована памятная надпись наркома обороны Ворошилова. Забрав его, они ушли. Миша подождал, когда затихли их шаги на лестнице, и спросил:
— Как ты думаешь, что это значит?
— Не знаю, — ответил Алексеи, поняв уже смысл слов генерала Евдокимова. «Но почему, почему он это сделал? Ведь он не мог быть ни в чём замешан! Отец. Один из тех людей, о которых говорили — „кристальной чистоты“».
— Это какой-то бред, — ответил он Михаилу.
— Бред-то бред, но всё же это что-то значит, — на лице у Миши были тревога и страх. Они стояли так, погруженный каждый в свои мысли пока не заметили, что мать начала раскладывать на место вещи, ставить в шкафы книги, собирать разбросанные листы рукописей, и бросились ей помогать. Неожиданно Алексею объявили, что заказ на памятник Сталину, отданный ему полгода назад, аннулируется, так как комиссия по его сооружению приняла решение объявить конкурс с тем, чтобы выявить в здоровом соперничестве художников лучший проект, бесспорно достойный того высокого идеала, воплощением которого является Иосиф Виссарионович Сталин. Отца как будто бы никто ни в чём не обвинял ни до смерти, ни после. Алексею тоже ничего не говорили прямо, не выдвигали никаких обвинений. Им, можно сказать повезло — у них не отняли квартиру, матери назначили генеральскую вдовью пенсию, их никто не преследовал — бедный отец, он хорошо знал, что и зачем делает. Он не хотел, чтобы они остались жить сыновьями врага народа. Его это заботило куда больше, чем собственная жизнь. И всё же как будто какая-то глухая ватная стена вдруг окружила их. Соседи здоровались по-прежнему, но отводили глаза, молча предупреждая, что теперь не имеют к ним никакого отношения. Друзья норовили пробежать мимо как бы углубленные в себя. Алексей стал радоваться тому, что может благодаря отцовской «победе» в одиночестве ездить в свою мастерскую, не рискуя встретиться с кем-нибудь и испытать чувство стыда и неловкости за того, кого раньше считал другом. Когда ему ненавязчиво дали понять, что ему бы лучше совсем не участвовать даже и в конкурсе на памятник Сталину, он перестал ездить в мастерскую. Через месяц после смерти Ивана Федоровича к ним пришёл генерал Евдокимов. Он был в гражданском.
