На фоне сплошной копеечной уборки бросался в глаза такой завлекательный текст:
«Престижная работа в новой медицинской отрасли! Оплата выше всяких ожиданий! Можно без диплома и специальной подготовки. Только собеседование и дактилоскопия. Звоните сегодня!»
Допивая чай, налитый из огромного военно-промышленного бака, и поглядывая в мутное окно Кулинарии № 1, он ещё успел домыслить подозрительно гладкий сюжет, где главный герой по фамилии Турбанов выучивает наизусть клятву Гиппократа, напяливает тесноватый белый халат и быстро, но добросовестно овладевает новейшими приборами для диагностики или, допустим, лазерной терапии.
Через час он был вызван по громкой связи в кабинет министра – таким способом у них вызывали только младший технический персонал.
За столом, в надреевском кресле сидел человек без возраста, с лицом, похожим на бидон, а сам Надреев, как бедный родственник, сутулился у подоконника, казалось, готовый спрятаться за штору. Турбанову не предложили сесть, поэтому он так и застрял в неустойчивой позе на подходе к столу.
Этот деятель с бидонной внешностью умел формулировать вопросы. Скорей всего, это единственное, что он умел. И нужно было залепить глаза и уши, чтобы не заметить: кардинальный ответ на все свои вопросы он принёс с собой и держал наготове, как кирпич под столом. Или где ещё он мог его держать.
Знает ли Турбанов, что такое педофилия?
Замечает ли он у себя такую склонность натуры?
Как насчёт полового пристрастия к малолетним особям?
Доводилось ли ему совершать развратные действия со школьницами младших классов? А если подумать?
Известно ли Турбанову, что пропаганда педофилии карается не менее сурово, чем?
Опираясь на наше гуманное законодательство.
Исходя из принципа неотвратимости наказания.
Допрашиваемый пытался взглянуть на себя со стороны и видел отъявленного маньяка, уходящего в глухую несознанку. Но его ответы уже точно никакой роли не играли. Он мог твердить под сурдинку хоть «да», хоть «нет»; или «отнюдь», или «весьма» – неважно. А тут ещё вдруг из какой-то щели приползло на животе страшенное слово «скоросшиватель».
У этого скоросшивателя, теперь ползущего по столу, были никелированные зубки, между которыми топорщилась толстенькая стопка улик. Маньяку было дозволено подойти и ознакомиться.
Первая (и, видимо, главная) улика являла собой позапрошлогоднюю бедную книжонку со статьями по истории русской литературы. Злодеяние скрывалось на странице 61, в третьем абзаце снизу, отчёркнутом неопровержимо чёрным фломастером. «Несмотря на свою скандальность и криминальный сюжет, “Лолита” – один из самых пронзительных романов о несчастливой любви, о боли и трагическом одиночестве людей…» – написал в прошлом веке старый профессор-эмигрант, а два года назад Турбанов дал цензурное разрешение на публикацию этого сборника статей.
Вторым вещественным доказательством служил глянцевый буклет с рекламой интимных услуг, выпущенный бесцензурно в разгар 90-х годов. На первой же странице под фотографией дебелой тётеньки в одних чулках, но с тинейджерскими косичками ярко желтел анонс: «Массажный салон “Лолита” – лучшие девочки региона!» Здесь, вероятно, содержался намёк на то, что само имя Лолита означает дикий разврат.
Что он имеет сказать по существу предъявленных?
Любое запирательство только отяготит и без того тяжкие.
«А между прочим, – сказал Турбанов, – я ещё увлекаюсь каннибализмом. Супчики и отбивные из близких родственников… Моя личная рецептура. Доказательства найдёте в поваренной книге».
Финал разговора Турбанову не запомнился.
Он просто вышел на полуслове, оделся и побрёл домой. По пути его нагнало сообщение Надреева, посланное с анонимного номера: «Никаких последствий не будет, только увольнение. Извини, старик, я сделал всё что мог».
