Идеологическое противостояние, длившееся с эпохи Просвещения, окончилось. Битва между либерализмом и авторитаризмом, расколовшая Европу в XX столетии, была выиграна. Окончание холодной войны и крах коммунизма, согласно предсказанию Фрэнсиса Фукуямы, должны были привести к «концу истории» и к «универсализации западной либеральной демократии как окончательной формы правления». Доводы Фукуямы сложнее, чем об этом принято говорить, однако более чем на десятилетие дискуссии о демократии и демократизации оказались сведены к этой простой схеме. В течение этого периода считалось, что политическая и личная свобода, как и гражданские права, тесно связаны с демократией, а демократия, в свою очередь, со свободным рынком. Их соединение является условием не только взаимного процветания, но и просто функционирования.
«Победа» Запада в холодной войне, казалось, подтвердила превосходство его идеологической и бизнес–модели. Маргарет Тэтчер однажды пообещала: не важно, начнете вы с политической или экономической свободы, все равно рано или поздно вы получите и то, и другое. Тэтчер принадлежала к богатой традиции англосаксонской мысли, рассматривавшей свободные рынки и либеральную демократию как взаимодополняющие явления. Капитализм «совместим только с демократией», писал американский христианский социолог–теоретик Майкл Новак в 1982 году в книге «Дух демократического капитализма»: «Хотя кажется, что побочные формы капитализма способны какое‑то время обходиться без демократии, естественная логика капитализма приводит к демократии». При коммунистической форме правления ни Советский Союз, ни Китай, ни их союзники не представляли для Запада экономическую угрозу, — лишь идеологическую, пусть и серьезную. Предполагалось, что посткоммунистические Россия и Китай с радостью упадут в объятия Запада — и в политическом, и в экономическом смысле.
Число стран, воспринявших многопартийные выборы и другие аспекты демократии, уже начало увеличиваться. Ко времени так называемой «третьей волны» демократизации, начавшейся в 1974 году в Португалии, едва ли четверть государств мира отвечала минимальному требованию: обеспечить народу возможность на основе всеобщего избирательного права выбирать и менять руководителей в результате регулярных, свободных и честных выборов. В течение следующих двух десятилетий диктатуры уступили место свободно избранным правительствам в Южной Европе, Латинской Америке, а затем в Восточной Азии. Наконец, в начале 90–х годов, освободилась Восточная Европа. Демократия распространилась от Москвы до Претории. Этот сдвиг совпал со временем беспрецедентного военного, экономического и культурного превосходства США. Вполне возможно, этот тренд достиг своего пика в июне 2000 года в Варшаве, на первой конференции стран, звучно поименованных «Сообществом демократий». По инициативе клинтоновской администрации такие разные государства, как Чили, Чехия, Индия, Мали, Португалия и Южная Корея, обязались «уважать и поддерживать базовые демократические принципы и практики»: свободные и честные выборы, свободу слова и выражения, равный доступ к образованию, верховенство права и свободу мирных собраний.
Представительная демократия быстро распространялась. К 2000 году 120 из 192 государств–членов ООН могли считаться демократическими. Впервые в истории демократические страны составили большинство. Однако, как указывает писатель Пол Гинзборг, в тот самый момент, когда либеральная демократия оказалась доминирующим на планете политическим режимом, она вступила в фазу глубокого кризиса. По мнению Гинзборга,
это не количественный кризис, совсем наоборот. Это скорее качественный кризис. Хотя формально выборная демократия с огромной скоростью распространялась по всему миру, в традиционных центрах демократии нарастало разочарование. Оно выражалось в различных формах — в снижении явки избирателей и политического участия (больше людей предпочитали входить в состав групп гражданского действия, например, в «Гринпис», а не в традиционные партии), в потере доверия к демократическим институтам и к политическому классу в целом.
