– Как, неужели? Верно? Смотри пожалуйста! – затараторила Сидора в ответ, только чтобы не дать этим вертихвосткам позлорадствовать. – Питрину Чинквемани? Как я рада за бедняжку Нарду! Вот уж рада так рада!
Ни она, ни братья ни разу не навестили Нарду с тех самых пор, как она поселилась у мачехи, хотя двор Сару – старшего из братьев – был всего на расстоянии ружейного выстрела от двора мачехи, так близко, что сквозь листву фиговых и миндальных деревьев можно было не только разглядеть навес на заднем дворике мачехи, где находилось стойло для скота, но даже пересчитать кур, копошившихся в навозе. Сидора с братьями не хотела знаться с Нардой потому, что та целиком приняла сторону мачехи и ее сыновей. Доброе отношение и подарки сделали свое дело. Сыновья Трезы, выросшие без сестры, наперебой осыпали ее ласками и знаками внимания.
Накануне свадьбы на двор к Сару явился с пасмурным видом отец; почесывая щетину на давно не бритых щеках, он обратился к своему старшему сыну, с тем чтобы тот потом передал их разговор Сидоре и Луццу. Уставясь в землю, Нели начал:
– Годы пошли неурожайные, дети мои, и всем нам приходится туго. Видит бог, как хотел бы я видеть вас всех на свадьбе сестры вашей Нарды. Но что говорят колокола Раффадали? Они говорят: «Деньги где? Деньги где? Деньги где?» Я роздал все и теперь гол, как Христос на распятии. Больше у меня нет ничего. Хотите – верьте, хотите – нет. Если придете вы, родственники невесты, то Питрину Чинквемани захочет, чтобы и его родичи были – те, что со стороны Трезы, знаете? – а между вами кошка пробежала, и потому ничего хорошего из этого не выйдет. Вот мы и порешили, что не будет ни их, ни вас. Будем только мы с Трезой со стороны невесты и отец с матерью со стороны жениха. Хотите – верьте, хотите – нет.
Сару выслушал всю эту наверняка заранее заученную речь с потупленными, как у отца, глазами и так же, как он, держась за подбородок, наконец сказал:
– Ну что ж, отец. Хозяин ты, мы твоя кровь и плоть и, конечно, сделаем, как ты хочешь… но только, если тех тоже не будет. Иначе, – я говорю тебе это прямо, отец, – дело кончится плохо…
Старик, не подымая глаз, постоял еще немного, почесывая щетину, насупившись.
– Что касается меня, дети, то тем, другим, я тоже сказал не приходить, как говорю это вам.
– А если кто из них все же придет?
Старик не ответил. Его молчание ясно означало, что если с той стороны кто и будет, то он, право, не знает, как ему поступить.
– Ладно, отец, – сказал Сару. – Иди домой. Мы еще подумаем.
Проводив взглядом отца, который на ходу смущенно теребил двумя пальцами мочку левого уха, Сару вошел в дом. Тут он извлек из чересседельного мешка, подвешенного на гвозде, длиннющий нож – из тех, что называют «смерть свиньям», – вытащил из-под стола точило, окунул лезвие в воду, уселся на пороге дома и, положив камень на колени, принялся точить нож.
Перепуганная всеми этими приготовлениями жена трижды окликала его, но, не получив ответа, принялась со слезами на глазах заклинать:
– Пресвятая Матерь Божья, Сару, милый, что ты надумал?
Сару вскочил, словно тигр, и замахнулся ножом:
– Замолчи, или, клянусь Богом, я начну с тебя!
Жена, чтобы приглушить плач, обеими руками натянула на лицо передник и, всхлипывая, забилась в угол. А Capy снова принялся точить нож под испытующими взглядами трех сыновей, безмолвно сидевших вокруг. На Трезином дворе запел петух, и здешний тотчас же завторил ему, выставив вперед свою когтистую ногу и воинственно встряхнув кровавым гребнем.
– Один… два… три… четыре… пять… шесть!
Целых шесть оседланных мулов разместились в стойле под навесом соседнего дворика! Вот они все: при свете луны отлично видно их всех шестерых, стоящих рядком.
Сару считал их, стоя на пороге своего дома. Чтобы лучше разглядеть их сквозь мешавшие стволы деревьев, он вертел головой, а внутри у него так и кипело от негодования.
– Уже шесть. Может, будут еще.
Стало быть, праздник большой. Значит, все сыновья мачехи с женами и детьми, все-все родичи со стороны жениха приглашены. Обошли только их, ближайших родственников невесты… Видно, все уже сидят за столом, а потом пойдет музыка, танцы…
