- Ой, Андрюшенька, прибиралась я да папочку твою нечаянно уронила. Все из нее рассыпалось, а пол был мокрый. Вот я тут по постели раскидала. Давно уже высохло. Не горюй, ничего не попортилось.
Она собрала все в одну стопочку, принесла на кухню, положила на стол. Андрей успокоился. Он изрядно проголодался и теперь жевал корку черного хлеба, оставшуюся после обеда в плетенной из соломы корзиночке.
- Откуда, из какого журнала ты срисовал эту красотку? - спросила мать, веером раскладывая несколько особенно приглянувшихся ей набросков. - Или на духовом мыле я такую видела?
- А правда, мама, она очень славная? - ускользая от прямого ответа, сказал Андрей. И вместо "красивая" выговорилось у него "славная", потому что красивой действительно могла быть и безымянная картинка на упаковочной бумажке туалетного мыла, а славной только живой человек, девушка, которую знаешь по имени и в лицо. И по первому с ней поцелую.
- Мордашечка миленькая у нее, прямо прелесть, - согласилась мать, с прежним добродушием разглядывая эскизы, - а вот глаза нехорошие. С хитрецой, неискренние.
- Мама, да ты что? - У Андрея сразу прорезался густой бас. - Как раз наоборот. Особенно мне ее глаза удались. Совсем как живые. И вся она...
- Так я ведь в этом, как нарисовано, ничего не понимаю, - растерянно сказала мать, - я вижу, что нарисовано. А глаза у твоей красотки, нет, не нравятся мне. Портят они хорошенькое личико, с ним никак не сходятся.
- Ну мама... - протянул Андрей. Но спорить не стал больше. Иначе мать начнет настоятельнее допытываться, кто это нарисован. А он и так проговорился. - Мама, я что-то очень спать хочу.
Среди ночи он вдруг проснулся, откидывая туго сдавившее грудь жаркое одеяло. Ему приснилось, что он в постели был не один...
И после он долго лежал неподвижно, словно бы ожидая, не продлится ли этот сон и наяву.
Андрей стал самым прилежным посетителем читального зала. Теперь он брал книги уже не на абонементе, а только у Ольги, стремясь по возможности затягивать с ней разговор, но так, чтобы это никому не бросалось в глаза. Потом отходил в свой уголок и рисовал ее, мысленно приговаривая: "Адрес придет - отошлю Мирону. Однако пуда на два посылка получится". А когда приближалась пора закрывать библиотеку и читатели тянулись к Ольгиному столу сдавать взятые книги, он пристраивался в очередь самым последним. Ждал, когда же она скажет ему: "Андрюша, проводи меня домой". Но Ольга принимала от него книгу, как и от всех других, заинтересованно спрашивала: "Понравилась?" - и лучисто улыбалась. Правда, особенно мягко пожимала ему руку, подолгу задерживала в своей. И это означало: до скорого свидания.
Сам он позвать ее пройтись с ним не решался. А в каждом, даже самом маленьком, разговоре непременно упоминал имя Мирона, вынуждая Ольгу сказать о нем хотя бы несколько слов. И тогда по его логике получалось: Ольге хочется поскорее узнать адрес Мирона, она любит Мирона. И еще уже вне всякой логики получалось: ему, Андрею, необходимо видеть Ольгу каждый день и каждый день разговаривать с нею. Все равно о чем, хоть бы и о Мироне...
А ночью он видел Ольгу во сне.
Так было, пока не пришло то страшное письмо из тайги.
Похоронив отца, Андрей долго ходил как неприкаянный. Ему в отцовской смерти виделась и какая-то собственная вина. Отца скосила весть о трагической гибели сына; а эту гибель подготовил уход Мирона в тайгу; а в тайгу Мирон ушел, потеряв веру в чистую любовь Ольги; а он, Андрей, не только оправдал поступок Ольги, он чуть не каждую ночь видит ее во сне и во сне целуется с ней.
Федор Ильич скорбно покачал головой, узнав от Андрея о тяжком горе, так внезапно свалившемся на их семью. Предложил свою помощь. Андрей отказался. Стал взрослым. И зарабатывает достаточно, и в жизни начинает по-настоящему разбираться. Но за добрый совет, если случится в том надобность, будет всегда благодарен.
- Тогда сейчас тебе совет мой такой, - выслушав Андрея, сказал Федор Ильич, - мать береги. Ей куда тяжелей, чем тебе. С маху не сделай чего-нибудь глупого. Вот как Мирон. Хотя судить его не могу, ему по-своему было виднее.
