Так для Андрея в их дом вошли две смерти одновременно.
- Ну как мы, Андрюшенька, жить с тобой будем теперь? - спросила мать на следующий день после похорон, когда к вечернему чаю за стол сели вдвоем, а третью чашку она по обычаю тоже поставила. - С чего к нам судьба так немилостива?
Он знал, почему судьба к ним так немилостива, знал и как зовут эту судьбу, но разве можно об этом рассказывать матери? Ничего не изменишь, только новые, ненужные страдания ей причинишь. Пока-то привыкнут они к еще большей пустоте в доме, конечно, будет им нелегко. Грустно. Он, Андрей, целый день все-таки на народе, а матери с отцом только и было радости, что ожидать добрых вестей от Мирона, строить планы, как, отслужив в армии, старший сын вернется домой и обзаведется семьей. Теперь для матери все потеряно. Остался один свет в окне - Андрей. В нем и прошлое, и настоящее, и будущее.
- Проживем, мама, - сказал он.
И подумал, что вот теперь он и только он будет ответственным за все решения, какие придется ему принимать. Совет матери, конечно, тоже всегда пригодится, но это лишь совет. И не больше. А выбирать лучший путь из многих неизвестных надо уже самому. Отцовские наставления казались порой и надоедливыми, скучными - мы же сами с усами! - а как хотелось бы сейчас его спросить о многом... Не спросишь. Сам соображай. Из мужчин ты в доме единственный и самый старший, тебе восемнадцать лет. А появится ли в доме другая женщина, кроме матери? Она, когда задавала вопрос "Как будем жить?", видела в нем по-прежнему еще мальчика. Но ведь постепенно она примется строить свои планы и о нем, как строила их о Мироне, и этот вопрос "Как будем жить?" неосознанно уже содержал надежду на то, что он, Андрей, скоро станет юношей, женихом, и тогда...
А он после ухода Мирона, после трудного с ним разговора в лесу уже на жизнь смотрит не прежними глазами. Он хочет о ней знать все. Как это знают старики. Как знал отец.
Но о том, что больше всего в жизни ему непонятно, с отцом он поговорить не успел. Вернее, не посмел. Потому что об этом говорят все. Не задумываясь. По-разному. А смысл один: любовь - роса, пахнет ветерок - и нет ее.
Почему же Мирон не принял этот смысл как оправдание того страшного для него дня? А ведь было у Мирона потом и еще много времени, чтобы хорошенько подумать. Когда в тайге он писал свое письмо, он писал его спокойной, холодной рукой. А об Ольге ни слова и ни намека о том, что сожалеет об уходе из дома. Была ли у него любовь? А не роса вечерне-утренняя...
7
Андрей несколько дней ходил и думал об этом. Вспоминал разговор с отцом и матерью, когда он принялся объяснять, каким образом, не заходя домой, Мирон уехал в тайгу с топографической партией.
- Так у него получилось, - сказал он им тогда. - Ко мне на стройку прибежал Мирон весь в поту. Вербовщик, с которым он договор подписал, уже выезжал. Отстать от него он не мог.
- До тебя добежал, а до дому - времени не хватило, - грустно проговорила мать. - И чем его эти землемеры соблазнили?
- А ночь он где же провел? - спросил отец.
- Taк он же с вечера еще нанялся. По объявлению, - путался Андрей. - А ночь... Готовился в дорогу. Потому что очень спешил вербовщик.
- Ехать в тайгу, а костюмчик новый, выходной, даже не снял, - заметила мать, покачивая головой.
На это труднее всего было ответить. И Андрей промолчал.
- Ничего тут не сходится. - Отец сидел и тер небритую щеку ладонью. Чего ж нам его допрашивать, - глазами показал на Андрея, - когда Мирон не захотел с нами сам разговаривать. Догадаться, конечно, можно. Догадался уже. Только что толку от догадки такой, ежели Мирон уехал от нас все-таки. Потому скажи нам, Андрей, только одно: точно с землемерами уехал Мирон? Или и это ваша с ним выдумка? Спрашиваю, чтобы знать, ждать или вовсе не ждать нам его. На другие ответы тебя не неволю.
И Андрей с жаром подтвердил, что Мирон действительно нанялся плотником в топографическую партию. А сам ждал со страхом, когда же мать начнет свои расспросы.
Мать не спросила. Андрей, внутренне ей благодарный, больше ничего рассказывать не стал. Необходимо было сначала многое проверить ему самому. Он измучился, выкручиваясь из одной лжи в другую. И дал себе зарок отныне говорить лишь правду. Но чтобы говорить правду, нужно знать ее, истинную правду.
