Перед рассветом Ермолай так крепко уснул, что не расслышал команды и очнулся, лишь почувствовав как кто-то трясёт его за плечо.
— В ружьё! Тревога! — крикнул сержант Ивлев.
Ермолай с ужасом увидел, что все бойцы уже на ногах. Не разговаривая, притоптывая валенками, глубоко дыша от волнения, они быстро одевались.
Чувствуя, что ему не успеть за товарищами, и в то же время понимая, что на границе стряслось что-то необычное, Серов, путаясь в обмундировании, испытал и тревогу, и страх, и невыразимый стыд. Он не успел надеть шинель, а все были уже во дворе и, оседлав лошадей, ждали новой команды.
— Благодарю за службу!— поглядев на часы, сказал пограничникам начальник лейтенант Яковлев.
Узнав, что тревога учебная, Ермолай почувствовал облегчение, но готов был расплакаться от обиды на свою нерасторопность.
— Вы у нас новичок, и на первый раз я вам это прощаю, товарищ Серов, — сказал начальник, — но чтобы это было в первый и в последний раз.
Неприятности сыпались на голову Ермолая одна за другой. Неудачей начался и следующий день. Утром проходили кавалерийские ученья.
— Выводите коня, товарищ Серов, — приказал старшина.
Чего, чего, а этих учений Серов не опасался. Он с детства любил лошадей, привык с ними обращаться и поэтому смело вошёл в конюшню, где стоял Ездовой, ранее также принадлежавший Карпову. Однако Ездовой совсем не походил на колхозную Маньку. Зло кося коричневый глаз на незнакомого человека, он гневно бил о пол копытами. Ермолай невольно остановился.
Петеков догадался, что новичок струхнул, и улыбнулся:
— Выводите, выводите!
Пересилив робость, Ермолай шагнул в стойло: Ездовой, почуяв нерешительность незнакомца, вновь застучал копытом, захрапел и, круто повернувшись, прижал Ермолая широким крупом к перегородке.
Что тут делать: либо пан, либо пропал! Ермолай грубо прикрикнул. Конь на миг успокоился. Воспользовавшись этим, Серов схватил уздечку, похлопал Ездового по шее и вывел его на двор.
— Карпов был отличный конник! — не преминул сказать старшина.
Ермолай не знал норова лошади, волновался, но не желал отставать от остальных.
— Корпус держи прямо, не гнись!.. Свободней себя чувствуй, крепче шенкель, за луку не цепляться, упадёшь — не расколешься! — покрикивал Петеков. И, наконец, скомандовал: — Ры-ысью ма-а-арш!
Серов пришпорил Ездового и с замедленного шага сразу попытался перевести его на рысь. Конь помчался галопом.
Не успел Ермолай опомниться, как ноги его выскочили из стремян. Он схватился было обеими руками за луку, но в ту же секунду его вышибло из седла.
Проклиная всё на свете, Серов поднялся и под общий смех побежал за конём.
Единственным утешением оказалась для Ермолая мишень. В первый же раз он выбил норму, и Яковлев поставил его в пример двум другим молодым солдатам...
Вечером начальник вызвал Серова к себе в кабинет. Рядом с ним сидел сержант Ивлев.
— Садитесь, товарищ Серов, — предложил Яковлев и Ермолаю.
«Ругать начнёт», — с тоской подумал Ермолай, но лейтенант приветливо улыбнулся и сказал:
— Мы с комсомольским секретарём о вас сейчас беседовали. Комсомольцы хотели было обсудить ваш проступок на бюро, но решили, что вы свою вину сами осознали.
«Лучше бы он меня поругал», — помрачнел Ермолай, чувствуя, как краска заливает лицо.
— Полковник Суслов говорил мне, что Ваш отец в гражданскую войну дрался с оккупантами в отряде Сергея Лазо,— спокойно продолжал Яковлев.
— Отец награждён орденом Красного Знамени, — едва слышно произнёс Ермолай.
— Ну вот, видите! Ему было бы очень неприятно услышать о сыне плохое.
Помолчав, Яковлев сказал:
— Трудно к нашей службе привыкать. Я сам когда-то был молодым пограничником. Помню ехал на заставу, думал, что сразу нарушителя задержу, героем стану. В нашей службе, очень важной и почётной, нет внешнего блеска, и для того, чтобы стать хорошим, бдительным, умелым воином, надо вложить много кропотливого, упорного труда. Именно труда. Мало только понимать важность охраны государственной границы, главное — бдительность, дисциплина и труд.
— Валентин Котельников так и писал,— сказал Ивлев. — Ты, конечно, слышал о Валентине Котельникове? — сержант посмотрел на Ермолая.
