И сын, и невестка заговорили наперебой, хотя до этого молча жевали пельмени Дориного приготовления – именно молча, потому что сколько же можно хвалить, да и не для чужих ведь готовит – для своих. Голоса зазвучали теплей, и теплота была совершенно искренней, ибо предстояло прощание, провожание, зрелище плывущего вдоль перрона поезда, а потом – возвращение домой, где стало на одну биологию меньше; а вы смотрите, напишите сразу, как приедете, непременно!
От этого оживления и теплоты стало почему-то грустно, и намерение превратилось в решение.
Все оставшиеся дни Дора ревностно занималась уборкой, словно можно было навести порядок впрок и оставить про запас чистоту, как домашнее печенье и коржики. Володенька ложится в госпиталь во вторник, так что уедет она где-нибудь на следующей неделе, вот только подарки Мусеньке да зятю с внучкой купит. Таечка обещала отписать, что скажут врачи, или даже позвонить с главной почты по междугороднему. Главное – сынок нашелся, вот он; теперь уже не потеряется, потому и никакой перрон не страшен.
Ольке неожиданно стало грустно, хотя с чего бы? «Меньше народу – больше кислороду», повторяла она Томкину формулу, и все равно было жалко, что Дора уезжает. И дело не в том, что иссякнет рог изобилия, что на кухне перестанет маячить халат в розах немыслимой яркости, что Дора не заставит ее съесть на завтрак свежие сырники («Вы мне Ляльку балуете, Дора Моисеевна» – «Как же, Таинька, ребенок перед школой должен горяченького покушать…»), не в этом дело, а в том, что Дора уедет, а Сержант останется, и потому становилось еще грустней. Ну в госпиталь ляжет (и то спасибо), однако потом опять вернется – и вся прежняя жизнь вернется, потому что при Доре он почти не пьет, только иногда, и то дома. «Имею я право у себя дома выпить, мамаша?» Как тогда растерялась Дора («конечно, Володенька, конечно…»), как подставляла ему сало, сливочное масло и сама намазывала его на хлеб толстым слоем: «Ты закуси, сынок, закуси», а этот кретин кивал так важно, словно она прислуга какая-то.
Зато с приближением Дориного отъезда мать повеселела и почти перестала пилить Ольку, хотя зудела несколько недель: «Ты не живешь интересами семьи».
«Интересы семьи» заключались в том, чтобы познакомить Дору с бабушкой. Ради этого мать и Сержант отпустили Ольку к бабушке одну, без Ленечки. Этот праздник был сильно подпорчен, потому что забыть об «интересах семьи» не удавалось. Бабуся перепугалась не на шутку: «Ты не заболела?»
Проще было рассказать. О Доре, об «интересах семьи», а что сама она чувствовала себя вражеской лазутчицей, промолчала.
Бабушка отреагировала коротко:
– Сына нашла – и слава Богу. А мне с ней детей не крестить.
Ответ Ольку не удивил, но никак не укладывался в дипломатическую миссию. День не прошел, а пролетел, как всегда у бабушки, хотя они успели навестить Тоню.
Олька с трудом узнала крестную. Всегда приветливое ее лицо исхудало, побледнело и выглядело очень строгим без улыбки. Оно было старательно запудрено, волосы аккуратно собраны под невидимую сеточку. Сидела тетя Тоня, как всегда, прямо, забыв о стынущем чае. Они говорили с бабушкой негромко и спокойно, как вдруг крестная уронила голову на руки, заплакала, и ложечка в стакане встревоженно зазвенела. Потом обе сестры проводили Ольку «до угла», дальше она пошла сама и вспомнила об «интересах семьи» только у самого дома.
Где, к сожалению, застала самую нежелательную компанию: мать и Сержанта. Оба вопросительно повернулись к ней:
– Ну?..
Про детей, которых не крестить, говорить не стала. Зато, когда сообщила о визите к крестной, мать задумчиво протянула: «А это идея…».
Вскоре вернулась Дора, привела с прогулки румяного Ленечку; потом ужинали. За ужином Таисия обратилась к свекрови каким-то особенным задумчивым голосом:
– Вы, Дора Моисеевна, с моей матушкой хотели, кажется, познакомиться?..
Старуха с радостной готовностью повернулась к ней, а та продолжала:
– Боюсь, что ничего из этого не получится: траур у нас. Муж моей крестной тетки, недавно умерший…
Голос невестки, казалось, был обведен траурной каймой. Она рассказала, как ее «матушка» была привязана к покойному, а теперь, когда ее, «матушки», сестра осталась одна, «матушка» безотлучно находится при ней, потому что, вы понимаете, она в таком состоянии…
