Старый профессор косолапо спускался по лестнице, глядя себе под ноги и кивая встречным.
– Дима!
Пыхтя, остановился на площадке, где растерянно застыл Присуха.
Англичане, прежде чем начать разговор, для разгона перебросятся несколькими замечаниями о погоде. Русский человек одолжит пятерку до получки, в порядке ответной любезности рассказав анекдот.
Дмитрий Иванович предпочитал английскую модель.
– Тепло… – вздохнул профессор, – что мне в этом тепле, только кости ломит. А на кафедре дел полно, все на дачу не соберусь. Да я, признаться, не рвусь туда: все те же «комары да мухи».
– Зато море, сосны, студенты с зачетками не толпятся.
Сказал – и понял, как не хватает ему этих студентов с зачетками.
– В моем возрасте, Дима, что зима, что лето – всё не хорошо. Это вам, молодым, любой сезон в радость.
– Я бы рад в молодых задержаться, – Присуха усмехнулся, – да мне ведь сорок девять уже.
Патриарх оглянулся и сердито зашептал:
– То-то и оно! Тебе дано много, время есть впереди… А теперь что?
Дмитрий Иванович почувствовал, что у него мелко-мелко задергалось веко.
– А что теперь? – ответил как можно спокойней. – Вот, – он показал на раздутый портфель, – сдам книги. Надеюсь, других претензий университет ко мне не имеет.
Старик молчал, и Присухе стало его жалко, но тот неожиданно попросил:
– Дай-ка мне папиросу, Дима.
Время папирос кончилось.
– Кстати, – опасливо затянувшись дешевой болгарской сигареткой, сказал завкафедрой, – звонили из бухгалтерии, там тебе что-то причитается. Загляни к ним.
Бухгалтерия, к счастью, находилась в другом здании. Присуха пообещал «заглянуть».
– Я бы в этом году с удовольствием открестился от вступительных, – продолжал Патриарх, – да не могу: сын моего племянника поступает. Опять же меня того и гляди на пенсию выпихнут… с почетом. И что я тогда делать буду?
То, что я делаю теперь, подумал Дмитрий Иванович.
– По-настоящему, так и пора бы, мне ведь восьмой десяток, давно уже «патриархом» зовут; думаешь, я не знаю?
Отмахнулся от вялого Присухиного протеста:
– Да ладно… Мне в комиссии делать особо нечего, буду сидеть свадебным генералом. Устал я, Дима. Ну, еще год продержусь, а потом мне расскажут о драке за кресло, – профессор усмехнулся.
Что мне Гекуба, чуть заметно дернул плечом Дмитрий Иванович. Он начал раздражаться.
– Да, так о мальчике, – таким голосом, словно только об этом и шла речь, продолжал Патриарх. – Подготовлен он неплохо, но родители хотят подстраховаться. Потому что, если не поступит, то ему прямая дорога в армию.
Дмитрий Иванович вытащил новую сигарету из сплюснутой пачки.
– Дима, ты же прекрасный методист. Взялся бы, а? Сейчас хорошего преподавателя днем с огнем не сыщешь; вот я и подумал…
Случайно ли «подумал» о нем завкафедрой или доцент Присуха в тот день случайно появился в библиотеке, но встреча оказалась судьбоносной как для мальчика, которому удалось избежать армии на законных основаниях, так и для новичка репетитора, снова вернувшегося к папиросам: с легкой руки старого профессора для Дмитрия Ивановича открылось новое поприще. Подошли к концу вступительные экзамены, но занятия с учениками продолжались: чадолюбивые родители передавали друг другу телефон Присухи, как эстафету. Слово «доцент» поднимало его акции, но больше пяти рублей за урок Дмитрий Иванович не брал.
Дни оставались монотонными, но заполнились, выстроились в рутину учебных занятий.
Рутину нарушил грипп, редкий по свирепости. Врач, которого вызвал, вопреки своему обыкновению, Присуха, сказала: «Гонконгский», и Дмитрий Иванович, удивившись, провалился в сон, жаркий и душный, каким в его представлении был Гонконг. Несколько дней спустя с недоумением обнаружил на столе больничный лист, прижатый книгой. Не помнил, что он делал, просыпаясь. Внезапно захотелось молока. С трудом натянув тяжелое пальто, вышел в февральский холод.
Люди спешили в темноте домой. Молоко в магазине кончилось. На обратном пути купил в киоске газету, но дома развернул ее не сразу, а только напившись холодного кефиру. Еще один космический корабль, еще один хоккейный матч, «На наших экранах», «Требуется», «Меняю», «С глубоким прискорбием…»
