Мать ничего не отвечала – не услышала и продолжала не слышать, будто бы ничего не было сказано; обыкновенный сценический момент – пауза.
Он ровно и медленно ходил по комнате, от окна к обеденному столу, потом обратно, иногда что-то машинально переставляя на книжной полке, – точь-в-точь как тогда, много лет назад, вернувшись с хутора. Сегодняшний вечер странным образом напоминал тот, оставшийся далеко позади: в квартире стояла такая же тишина и царил беспорядок, сопутствующий всякому отъезду, но не было Настиных вещей. А тогда Карлушка просто сгреб в охапку брошенные впопыхах блузки, чулки, платья, пахнувшие Настиными духами, и понес в другую комнату, споткнувшись о брошенные у порога туфли. Потом кругами ходил по комнате, вот так же бесцельно касаясь то спинки стула, то фотографии на стене; выровнял книги на полке. Взгляд скользнул по знакомым корешкам и выхватил «Сагу о Форсайтах». Вот и снотворное, подумал он и снял книгу с полки.
И пока не дочитал, назад не поставил. Возил с собой на работу, читал в троллейбусе и с сожалением закрывал, едва успев выскочить на своей остановке. Никаких унылых чаепитий, отпугнувших его в первый раз, не заметил. Откуда-то пришли на ум слова: эффект присутствия, и он обрадовался, как точно они описывали его ощущение. Далекие книжные Форсайты, с частицей неизбежного английского абсурда, оказались более понятны, чем соседи по квартире – все, кроме одного. Вернее, одной: обаятельной Ирэн, которая единственная из всех осталась загадкой. Впрочем, она была загадкой и для собственного мужа. Разгадка пришла к Карлу, когда «Сага» была дочитана, но эффект присутствия сохранялся, и он с удовольствием вспоминал отдельные моменты даже сидя на работе.
От одного такого момента его отвлекла начальница копировального бюро. Она принесла новенькую кальку с его вычерченной схемой и журнал, в котором Карл должен был расписаться. Точеная – иначе не скажешь – рука с овальным перламутровым ногтем любезно указала строчку, где следовало поставить подпись, вторая точеная рука захлопнула журнал, после чего обладательница точеных рук поблагодарила его с улыбкой и отошла, деликатно постукивая каблуками.
«Какая женщина! – донесся сзади чей-то восхищенный голос, когда дверь закрылась. – Хоть в витрину ставь!»
Ирэн!..
Нельзя разгадать обаяние манекена – у манекена его нет, вот как у этой куклы с точеными руками, начальницы копирбюро, как нет его у Ирэн. Манекен служит наглядным пособием по моде, украшает витрину, чтобы прохожие поворачивались к нему. Головы всех Форсайтов тоже поворачивались к Ирэн, ею любовались, о ней говорили, в нее влюблялись, хотя разве можно влюбиться в манекен?
Я несправедлив, твердил себе Карл, ведь влюблен же Босини! Влюблен, глубоко и безнадежно, Сомс, и не может избавиться от чар этой женщины. Это для меня она манекен, пусть двигающийся и говорящий, живая статуя, – другие находят в ней обаяние. И рядом – ее муж, который не вызывает симпатии, ибо меньше всего стремится к этому: человек дела, воплощенное достоинство – и никаких эмоций на поверхности, только глубоко внутри. Не случайно, наверное, именно Сомс отправляется куда-то в английскую провинцию – Карлушка сразу забыл название – на поиски самого первого Форсайта, где встречает еще одного Форсайта, фермера. Это абсурд и вместе с тем глубоко логичная закономерность, итог поиска иголки в стоге сена: достаточно знать, что иголка находится именно там.
Не то же самое ли произошло сегодня, хотя он-то не искал никакой иголки, просто выяснилось, что она существует…
Он обернулся и всмотрелся в книжную полку пристальнее. «Сага о Форсайтах», в точности как тогда. Абсурд продолжался: разве Настя не взяла ее с собой? Или просто забыла?
А тогда все сложилось наконец, чтобы отыскать дом с гравиевой дорожкой, след к которому помнил только маленький черный мячик, сохраненный отцом. Если бы можно было бросить его перед собой, чтобы покатился сказочным клубком, указывая дорогу! К счастью, в этом надобности не было: поехали вдвоем с матерью.
Станцию Карлушка не узнал, потому что не помнил, как она выглядела раньше и было ли на ее месте что-то, кроме аккуратной дощатой постройки, выкрашенной в тусклый зеленый цвет. Название, похожее на перекатывающуюся во рту карамель, тоже ни о чем не говорило, да он и читать еще не умел, когда в последний раз отсюда уезжал.
