Так же, как и любовь не помешает ей, когда настанет время, сделать то, что должно быть сделано.
Капитан стрелков готов был отдать приказ, но Лана взглядом остановила его. Она находилась здесь не для того, чтобы сражаться. Сочтя, что существа подлетели достаточно близко, девушка потянулась к ним рукой.
Рукой – и сердцем. Внутренним огнем, горевшим в груди каждого чародея.
Тут же у нее закружилась голова. Атаковавшие Вал серафимы не были разумны в полном смысле этого слова. Даже на уровне животных. Это была распределенная сеть простых сознаний, существующих в непрерывной связи друг с другом. Чародейка не могла понять их образ мышления, и точно так же они не могли понять ее.
К счастью, им и не требовалось.
«С вами будет говорить королева», - решили серафимы спустя несколько миллиардных долей секунды. При использовании мыслеречи субъективное время значительно замедлялось.
Наверное, будь на ее месте стратег, он извлек бы из того, что она ощутила, массу полезной информации. Сигнал её сознания передавался по цепочке от серафима к серафиму, и, наверное, его траекторию можно было использовать, чтобы узнать расположение каждого из… существ, - Лана не могла называть их Тварями, одновременно настраиваясь на их волну.
Но вот, наконец, сигнал достиг цели. Чародейка не видела королеву, но она ощущала её. Королева чувствовалась… иначе, чем серафимы-солдаты. Она была не просто психически сильнее. Она отличалась от них на порядок, как высшее существо.
Для них она была богом, что наводило на неприятные мысли об Ильмадике.
Не пытаясь затянуть королеву в сад своего сознания, Лана передала ей свое почтение. Ответом ей стала похожая эмоция, но тесно сцепленная с интересом. Королева никогда не видела людей, которые умели бы говорить – в ее понимании этого явления.
Чародейка раскрыла свой разум, давая понять, что люди – существа, с которыми можно договориться. Серафим в ответ передала образ людей, стрелявших в её детей. Вопрос.
«Это договороспособность?»
Лана не стала скрывать свое возмущение. Мыслеречь – это не дипломатические переговоры, где нужно всегда поддерживать вежливую мину. Напротив, эмоции – это универсальный язык. Единственный язык, понятный любому существу во Вселенной. И сейчас эмоцией, которую испытывала девушка, было возмущение лицемерным обвинением.
«Вы напали первыми!»
Возражение. Ответную реакцию королевы ум чародейки визуализировал как склоненную набок в задумчивости голову, - хотя разумеется, в действительности та этого не делала.
Задумчивость. Сожаление. И согласие.
«Это была необходимость»
Сожаление королевы не относилось к тому, что она делала. Более того, Лана ощутила, что появись возможность переиграть произошедшее, серафимы напали бы снова.
Сожаление относилось лишь к сложившимся обстоятельствам.
«В чем именно заключалась необходимость?» - вопрос.
Земля жжется. Именно так королева визуализировала Порчу. Земля жжется. Сила, что породила саму ее расу, убивала ее детей. И вдруг – осознание. Ясность. Знание, что есть земля, что не жжется. Земля, где можно жить долго и счастливо.
Земля обетованная.
«Земля, занятая вами»
«Вы нападаете на нас лишь потому что мы живем на своей земле?» - спросила в ответ Лана.
Задумчивость. Сожаление.
И твердый ответ.
«Или мы, или вы»
Или мы, или вы. Святая истина, которой веками следуют люди. Умри или будь убитым. Поработи или будь порабощенным.
Истина, которую, несмотря ни на что, Лана не желала принимать.
«Так не должно быть!»
Ярая, отчаянная уверенность. Вера в справедливый мир, всегда отличавшая юную чародейку. Та вера, то не позволила ей сломаться, столкнувшись с войной, предательством и рабством. Та вера, что не позволяла ей сдаться, даже когда казалось, что все потеряно и надежды нет.
И снова ответ королевы визуализировался как склоненная набок голова. Вопрос.
«Что ты предлагаешь?»
О, Лане было что предложить. Пребывание в рабстве помогло ей кое-что узнать. Пусть недостаточно. Но все-таки, увиденное было символом надежды. Символом, что проблему можно решить.
Она передала образ того, что видела в записях Кили. Ильмадику интересовало лишь то, что можно использовать в войне, поэтому она приказала ему сосредоточиться на других проектах. Но глубоко в душе ученый тянулся к созиданию. Он желал не разрушать, он желал сделать мир лучше. Потому его научная мысль, бывшая лишь формой для его творческой силы, составлявшей основу любого волшебного дара, направлялась отнюдь не на поиск новых способов убивать своих врагов.
