Она ухватилась за подоконник обеими руками, только так можно было, удержаться, чтобы не вздрогнуть от страха. Его голос раздался у самого ее плеча:
– Потому что я весьма категорически заявил вам тогда, на балу в Тамауте, что вы выйдете за меня, если беременны. Потому что я велел вам послать за мной без промедления, если вы обнаружите, что беременны. Потому что вы готовы на что угодно, лишь бы действовать вопреки моим требованиям.
– Да. – Она начала злиться и, хотя он стоял совсем рядом, резко повернулась к нему. Это было уж и вовсе неразумно. – Долгие годы я не любила и презирала вас, милорд. И если с годами ненависть моя поутихла, то, за последние четыре месяца она вспыхнула с новой силой. Мне представляется чудовищной сама мысль о том, что я могу в чем-то зависеть от вас. Мысль о том, что я должна сделать что-то только потому, что вы велите мне так сделать… эта мысль… эта мысль…
– Ужасает вас? – докончил он, подняв брови. – Неужели красноречие покинуло вас, Майра? Жаль. А как вес хорошо получалось! И в результате ваше упрямство и инфантильность поставили нас обоих в крайне сомнительное положение. Вы же понимаете, что больше скрывать правду нельзя.
Она засмеялась, как-то подчеркнуто резко.
– И в результате на нашем ребенке будет стоять клеймо полузаконного рождения, – сказал он.
– Совершенно незаконного, – возразила она, прекрасно понимая, как глупо даже в этот момент не устоять перед искушением бросить ему вызов. – Он или она будет незаконнорожденным. Мне все равно. Я…
– Перестаньте ребячиться, – проговорил он таким ледяным тоном, что она замерла с открытым ртом. – Завтра утром мы обвенчаемся.
– Ни за что! – сказала она, понимая, что в этом споре не может, а на самом деле и не хочет выиграть. Когда Майра говорила с Кеннетом, здравый смысл неизменно покидал ее. Единственное, что она чувствовала, – это всепоглощающую ненависть. – Без предварительного оглашения…
– Разумеется, я привез особое разрешение, – сказал он. – Мы венчаемся завтра. Придется вам смириться, Майра. Придется вам научиться преодолевать свое отвращение ко мне. Возможно, это окажется не столь уж трудно. Вряд ли мне захочется подолгу бывать в вашем обществе. А вы научитесь слушаться меня. Это не так страшно, как кажется на первый взгляд. Я, разумеется, буду помнить, что вы моя жена, а не солдат моего полка. Полагаю, теперь нам следует вернуться к вашей матери. Она знает?
– Нет. Но только не завтра. Это слишком скоро. Мне нужно время.
– Время, – холодно заметил он, – это именно то, чего у вас нет, Майра. Завтра к этому часу вы станете графиней Хэверфорд. Вы будете жить в Данбертоне. Полагаю, вам следует сообщить об этом вашей горничной, чтобы она могла…
Но Майра уже ничего не слышала. В ушах у нее вдруг зазвенело, а ковер, казалось, устремился ей навстречу.
– Не поднимайте головы, – сказал чей-то голос, словно доносившийся издалека. Голос этот действовал на нее успокаивающе, голосу этому она доверяла, сама не зная почему. – Нужно, чтобы кровь прихлынула к голове. Дышите глубже. – На затылке у нее лежала крепкая, надежная рука. Майра сидела в кресле. Звон в ушах ослабевал, на смену ему пришло легкое жужжание. Ее холодные влажные руки уютно лежали в чьей-то большой и теплой руке.
Сознание возвращалось к ней. Она, по-видимому, упала в обморок и находится в читальне с графом Хэверфордом. Теперь Майра дышала глубоко и ровно, голова у нее была опущена почти к самым коленям, глаза закрыты.
Граф стоял на одном колене перед креслом, в которое усадил ее. Одной рукой он наклонял ее голову вниз, другой сжимал ее руки, пытаясь их согреть. Тревога и стыд охватили его. Он подавил желание распахнуть дверь и позвать леди Хейз. Она еще ничего не знает, как сказала Майра. Наверное, существуют не столь пугающие способы сообщить ей о том, что происходит.
– Вам лучше? – спросил он. – Не послать ли за вашей матушкой?
– Нет, – слабым голосом ответила она.
Он понял, что ответ относится ко второму вопросу.
Войдя в гостиную в Пенвите, Кеннет с первого же взгляда на Майру понял, как она больна. Она похудела, даже исхудала. Волосы, выбивающиеся из-под чепца, утратили блеск. Лицо было не просто бледно – оно было серым. Даже губы казались совершенно бескровными. Изможденная, некрасивая, старше своих лет, она выглядела еще хуже, чем тогда, на вечере у Тревелласов.
