– Да, – отвечала она, и он заметил, что дерзкое выражение в ее глазах сменилось почти мечтательным. – В тот раз я танцевала вальс впервые. В Тамауте вальс считается непристойным танцем.
– Вполне заслуженно, кстати, – сказал он.
– Это самый чудесный из всех существующих танцев. Я думала так тогда. Думаю так и теперь.
Потом они танцевали молча, двигаясь в одном ритме, и оба думали о другом танце, который они будут танцевать до утра, уединившись в своем доме. Прохладный вечерний ветерок остужал их разгоряченные лица. Фонарики, висевшие на деревьях и на павильоне, вспыхивали, как стеклышки в калейдоскопе, где-то на краю их поля зрения.
Наверное, скоро начнет светать, думала Майра, когда они в карете возвращались домой. Последнее из увеселений сезона осталось позади. Майра ехала, не открывая глаз; она была сонная, и вместе с тем ее не покидало приятное волнение в предвкушении того, что должно произойти, когда они вернутся домой.
О том, что ее ждет утром, она твердо решила не думать.
– Не уснули ли вы случайно? – спросил ее муж. Она открыла глаза и улыбнулась:
– Нет, я не сплю. Просто отдыхаю.
– Это хорошо, – заметил он многозначительно.
И вдруг она подумала: а зачем вообще принимать какие-то решения? За эти полмесяца они ссорились, но не часто. По большей части все было хорошо и мирно. И, наверное, существует множество браков, когда между супругами складываются гораздо худшие отношения, чем у нее с Кеннетом. И все же этим парам как-то удается притереться друг к другу.
Притереться. Она невольно вздохнула, В этом-то вся сложность. Просто жить с мужем, привыкнуть к нему – нет, это ей не подходит и, наверное, Кеннету тоже. Хотя с ней все не совсем так. Она ведь вышла бы за сэра Эдвина Бейли, прекрасно понимая, что их брак будет для нее сплошным компромиссом. Но ведь это совсем другое дело! Она ведь не любила сэра Эдвина.
Все это слишком сложно, чтобы размышлять сегодня, решила она и пообещала себе, что не станет углубляться в психологию. Завтрашний день и так не за горами. Ах, если бы завтра не наступало никогда! Если бы эта ночь длилась вечно!
* * *
– Мы дома, – проговорил низкий голос у самого ее уха, и она в ту же секунду открыла глаза. Ее голова, оказывается, удобно устроилась на его широком теплом плече. – Может быть, – сказал он, – проводить вас в вашу спальню и оставить там спать?
– Нет, – ответила она, выпрямляясь, – я еше не хочу спать.
– Ах, вы хотите танцевать, сударыня?
– Я уже сказала, что мне хочется танцевать всю ночь.
– Ваше желание для меня закон, – ответил он.
В этом танде они сразу же обрели гармонию. Он оставил гореть все свечи, снял с нее и с себя ночные рубашки, опустился с ней на постель, став на колени, лицом к лицу, и трогал ее испытующими руками. Она сделала то же самое; он смотрел на нее из-под полуопущенных век, и она на него; он легко касался ее лица приоткрытыми губами. Когда он приподнял ее груди обеими руками и опустил голову, впиваясь то в один, то в другой сосок, она подняла обеими руками его голову, переплела пальцы с прядями его волос, закинула голову и застонала от удовольствия.
Он воспламенился чуть ли не с первого мгновения. Никогда в жизни не испытывал он такого сильного желания. До Майры то были просто женщины, дающие наслаждение и ищущие наслаждения. В эту ночь он почувствовал сильнее, чем все эти две недели, что всю свою взрослую жизнь он ждал именно ее, именно этой близости, рисовал в своем воображении именно этот момент, хотя никогда не думал, что такое может произойти в действительности. И всегда рядом была Майра, такая же не осознанная до конца часть его жизни, как воздух, которым он дышал.
Он ласкал губами ее шею. Желание мучительно пульсировало в его чреслах, стучало в висках, громыхало в барабанных перепонках.
Он знал по долгому опыту, что женщины получают гораздо большее наслаждение от предварительной любовной игры, чем от свершения. Если ей нужно, он будет терпелив. Если нужно, он будет ждать хоть до утра. И сегодня ночью они узнают всю меру наслаждения, которое только может существовать, если в его власти даровать ей такое наслаждение.
