Приземлившись, самолеты второй эскадрильи порулили не направо, к флюгеру, где некогда стоял один из учебных полков, а налево, к огромным, ослепительно сверкающим на солнце нефтеналивным хранилищам. Там было множество людей, стояло несколько тракторов и два танка такой величины, каких Игорь никогда не видел. Машина Корнева остановилась у фюзеляжа самолета с отсоединенными крыльями. Несколько консолей лежало рядом.
— Вторая эскадрилья! Ко мне! — скомандовал Пучков. — Становись!
Он объявил механикам, что машины они сдадут без всяких актов и формуляров: самолеты будут здесь деформировать.
— То есть как деформировать? — воскликнул Еремин.
— Неужели они так ни на что уже не годны? — удивился Князев.
— Как же так, без актов и формуляров? Это не положено, — сказал Громов.
Слова Пучкова ошарашили всех.
— Не дадим! — заорал Ершов. Весь строй загалдел.
— А вы думаете, мне не жаль? Столько лет вы холили и берегли в них каждую муфточку, на каждом шплинтике кровь ваша и пот. — При этом щеки Пучкова дрогнули. На него больно было смотреть. Было похоже, что он не авиационный техник, а председатель колхоза, где все лошади вдруг заболели сапом и их надо немедленно пристрелить. Но в ту же минуту он овладел собой и закончил так: — Приказ есть приказ, товарищи. Все машины исправны, но использовать их невыгодно: бензина сожрут больше, чем стоят сами... Их сдеформируют, отправят по железной дороге на завод, а нам дадут новые. Разойдись!
И хотя все понимали, что не потехи ради ломают самолеты, все же было как-то обидно, больно... Работящий Ершов чувствовал себя так, будто оказался не у дел. Приуныл Корнев, задумался старшина Князев, и совсем поник Миша Пахомов — рассеянный и чувствительный человек. Еще вчера он сидел верхом на фюзеляже и чистой ветошью протирал глаза самолета — прозрачные стекла кабин. Миша полюбил их, как живые существа. Самолеты! Красавцы и умницы! Он сроднился с ними, как с людьми, и вот...
Взревели два танка, встали друг перед другом, как два противника. Крошечный по сравнению с ними трактор опасливо прошмыгнул между ними, волоча за собой консоль — половину самолетного крыла. Когда консоль оказалась между танками, тросы были отсоединены, люди по команде разошлись за танки, и эти две стальные громады, отбрасывая гусеницами целые плиты земли, пошли друг на друга. Что-то зазвенело, жалобно, надрывно, как бы прося в бессилье помощи. Дюраль вздулся, внутри крыла хрустнуло, и крыло превратилось в плоскую рваную массу,
— Порядок! Негабарит прессуем в габарит!.. — весело закричал какой-то сержант-танкист, когда танки разошлись.
К нему подошел Миша. В его глазах блестели слезы.
— Я тебя самого сейчас спрессую в габарит. Еще радуется... пехтура!
— А ты что, летчик? Небось хвосты заносишь? — усмехнулся танкист.
— Эх ты, броневая душа!.. — Миша с угрозой помахал кулаком и отошел к самолету Ершова.
А хозяин этой машины, сорвав антенну с хвостового оперения, наотмашь жарил ею по матерчатым рулям, стараясь прорвать их увесистым белым изолятором на конце антенны. И никто не знал, срывал ли он на самолете свое зло или не хотел, чтобы он пошел на слом в целости и сохранности.
Тем временем трактор зацепил крюками другую консоль, приволок ее к танкам, и дюраль, корчась, опять застонал... Младший сержант Громов смотрел на все это так сосредоточенно, что не слышал, как позади него майор Шагов разговаривал с капитаном, протягивая ему обходной лист.
— Ну я-то причем здесь? — спросил капитан, рассматривая бумажку.
— Сам удивляюсь... Такой волокиты я, признаться, за всю службу не видел. Я знаю, что аэроузел — другая воинская часть, что с вами я не имел решительно никаких дел, но вот видите...
Шагов надел очки и указал на листок, где было отпечатано: «аэроузел».
Капитан взял бумажку.
— По службе мы не сталкивались, но уйти со службы без вас нельзя... — грустно добавил майор Шагов.
— Бывает и так, — сказал капитан, вынимая авторучку с золотым наконечником.
Консоль смяли и оттащили в сторону. Громов повернулся и увидел Шагова... Все тело его вытянулось, каблуки сомкнулись; напряженно прикладывая к голове руку, он сказал:
