«Пробки?.. Да, понятно. Восемь тридцать пять. Миссис Нэш позвонила нам в восемь сорок шесть. Одиннадцать минут. Вы увидели, как он повернул на Бичем-клоуз. Потом вы уехали. Потом, через десять-пятнадцать минут, из-за вашей „интуиции“, из-за какого-то дурного предчувствия повернули обратно».
«Да».
«Почему так поздно? Почему вы не вошли в дом одновременно с мистером Нэшем? Почему все-таки вначале уехали? Если собирались… вмешаться, то чего вы ждали?»
«Я не думал…»
«Но через десять минут уже что-то подумали. Сказали констеблю: „Я знаю, что делаю“. Если уж вы сочли нужным принять участие…»
Взгляд старшего по должности. Полицейский всегда и везде должен быть полицейским. Выходит, я его подвел, Марша?
«Я должен был вмешаться раньше», — сказал я.
«Вы о нем беспокоились — о мистере Нэше — или о ней?»
Я должен был вмешаться в Фулеме, после той квартиры, но я дал ему пройти. Решил, что с ним обошлось. С ним и с Сарой. С нами всеми.
«Вы относились к ней… к миссис Нэш так же, как к другим вашим клиентам?»
«Можно с ней повидаться? — повторил я. — Хотя бы на минуту».
Он посмотрел на меня так, словно в рот ему попало что-то нехорошее. Кремень в глазах то появлялся, то пропадал.
«Вы знаете, что я этого не могу», — сказал он. Его руки по-прежнему лежали на моих показаниях.
Он довольно долго на меня смотрел — казалось, стоял на краю какой-то расселины и, может быть, даже нуждался в моей помощи.
Пододвинул ко мне мои показания.
«Ну ладно, — сказал он. — Я думаю, достаточно. Подписывайте».
Потом добавил:
«Между прочим, мы добрались-таки до Дайсона. Теперь не выкрутится. Сядет надолго».
Включаю сцепление и еду. Почти полпятого. В офис надо вернуться самое позднее в пять сорок пять. Встреча с миссис Лукас. Но я знаю, куда мне нужно сначала. Теперь, в темноте.
Он сел в «сааб», посидел, потом поехал. Я проскользнул в свою машину, увидел, как он тронулся с места, и последовал за ним, как будто мы — одна команда.
Я думаю, он проделал три мили до Уимблдона, понимая, что это в последний раз (но не зная, что вообще в последний раз сидит за рулем). От Кристины всегда возвращался точно крадучись, нехотя, но уступая. Каждый приезд домой был маленькой пантомимой. Можно было не спрашивать, где он был, и нелепо было спрашивать, как у него прошел день. Фарс, мучительный фарс. Но лучше несчастливый мир… — так она мне сказала. Говорила ли ему?
В камерах, наверно, уже зажгли свет. В определенный час его всюду разом выключают.
Чем это могло кончиться? Он хотел, чтобы война — там, у них — длилась вечно. Или чтобы хорваты проиграли, были разбиты, поруганы — так что ей пришлось бы распрощаться с мыслью о возвращении на родину. Плевать ему было на убитых, на искалеченных. А ведь медик. Человечная профессия. Ревность к ее стране, к Хорватии, как ревнуют к другому мужчине.
Выходит, лучше несчастливая война…
Но хорваты победили — он проиграл.
Чем это могло кончиться? Что ж, теперь он знал — или почти знал. Квартирой в Фулеме, похожей на опустевшую клетку. Он мог остаться там насовсем. Но каким-то образом вырвался.
Значит — свободен?
У него брезжила надежда: если уж этому суждено кончиться, не станет ли он тогда снова «собой», настоящим Бобом Нэшем? И только тот, другой человек будет страдать. Но не был ли тот, другой (и в этом вся суть), подлинным Бобом?
Всякое возвращение — мучительный фарс. Но так ли уж велика была боль, так ли уж велика плата? Ничего похожего на это, теперешнее. И боль, так или иначе, действовала только в одном направлении. Она утихала, едва он отправлялся в Фулем. Настоящую боль, он знал, терпела Сара. Так почему же она продолжала его пускать, почему не выставила вон?
Только по одной причине, по одной невыносимой причине.
Так что если этому суждено было кончиться, он, казалось, мог бы даже испытать облегчение, мог бы вздохнуть полной грудью. Казалось, мог бы даже почувствовать себя спасенным.
В те последние дни он выглядел — Сара потом мне сказала — странно спокойным. (Хотя его спокойствие могло означать и то, что у него есть тайный план.)
Но теперь он знал. Он и вышел из той квартиры, и остался в ней. Он был где-то высоко в ночном небе и понятия не имел, домой он движется или нет. Он и был настоящим Бобом Нэшем, и не был.
