Она смотрела в пространство. Джордж.
«Если уж нельзя быть счастливой, лучше несчастливый мир, чем несчастливая война. — Снова взгляд на меня в упор. — Ха! Это я себя с ней сравниваю. Мы ведь тут не такие уж прямо жертвы. Посиживаем, попиваем. Потом домой — вернуться есть куда. Мы не беженцы».
Я подумал: она забыла, кто я такой. Я ведь простая наемная ищейка.
«Так или иначе, — сказала она, — баста. Через три недели все будет кончено. Тем или иным образом. И я делаю свое маленькое телодвижение. Не война, но… разведка. Если у них какой-то другой план, я хочу знать, вот и все. Не хочу ждать как дура и потом получить сюрприз. Моя уступка самой себе».
Еще один глоток вина — самый большой пока что. Я подумал: осушит бокал и — на выход. Но она пристально смотрела на меня.
Потом, позже (там, где не очень-то разрешают целоваться) я сказал ей: я хотел целовать твои колени.
«По-вашему, это чушь, Джордж? Любовь — это готовность терять, разве нет? Это не значит — иметь, владеть. Это — ставить чье-то счастье выше своего. Разве не так должно быть? И если этот человек выбирает другой путь, что тут сделаешь?»
Она сморгнула. Увидела — можно ли было не увидеть? — что я не в глаза ей смотрю, а на них. Глаза и колени.
Говорят, такое может случиться разом, мгновенно, вспышкой — и ты думаешь, что это только разговоры, детские сказки. Но со мной, похоже, все так и было.
Может быть, это все время был я, это со мной что-то происходило, из-за чего я сумел увидеть, разглядеть в ней девушку. Может быть, это я почувствовал себя юным.
И — странные дела — чувствую до сих пор.
Что-то на тебя нашло, Джордж.
Рейчел сказала: «Всего хорошего. Всего хорошего». Как будто одного раза было мало.
Как будто я по ошибке мог принять это утро за обыкновенное, за одно из тех обыкновенных, но не очень частых утр, когда мне не надо было на службу и я мог позволить себе роскошь ленивого позднего завтрака, в то время как она спешила на занятия. «Нет, не вставай». Воздушный поцелуй. На секунду она, готовая к выходу, задержалась в дверях кухни, и я подумал, что через какие-нибудь полчаса она будет входить в класс — «До-оброе у-утро, миссис Уэбб», — и никому из них в голову не придет, что чуть раньше она стояла в других дверях, смотрела на мужчину в халате, намазывающего маслом тост, и прощалась с ним перед работой навсегда.
«Всего хорошего, Джордж».
Как будто двадцать лет были всего-навсего очередным школьным днем. Одной большой контрольной, с которой я не справился. Училки — ну разве это не прелесть?
Я не двинулся с места. Она не сказала: «Не вставай». И я скорее бы сдох, чем доставил ей этот последний кусочек удовлетворения. Увидеть, как я встал и принялся умолять. Так что она еще резче могла бы повернуться на свои сто восемьдесят.
Как бы то ни было — проклят. Вот оно, слово: проклят. Осужден — дважды осужден теперь. Хуже, чем просто брошен. Или заменен. Если бы действительно кто-то другой… (Был или нет? Мне никогда не узнать.) Но быть осужденным — проклятым — и только…
Застегнула пальто, крутанула головой и одновременно вскинула ее, чтобы волосы легли как надо. Да, она и вправду от меня уходит. Все решено. Но откуда, спрашивается, она пришла — эта женщина в дверях? Как это я раньше ее не видел, как это я не знал, кто со мной живет? Она явно загубила свое призвание. Ей не детишек учить — она из более жесткого материала.
Когда в прошлый раз посылала мне, завтракающему, воздушный поцелуй?
Она стояла там как некая персона, завершающая официальный визит, — словно была в моей жизни всего-навсего визитершей.
Ею даже можно было восхищаться. Твердость, решительность. Такое же невольное восхищение, какое вызывали в прошлом некоторые, что бы они там ни совершили: полное присутствие духа, даже мускул не дрогнет, когда объявляешь им, что они арестованы.
Надо же, куда загнул. Ведь это я был у нее под судом.
Так что я не шевельнулся, даже стулом не скрипнул. Кажется, даже откусил кусочек тоста. Кроха гордости, которую мы успеваем ухватить, сползая с утеса в расселину.
Так или иначе, в какой-то момент все стало зависеть от нее. У меня не было довода, не было опоры. Она даже могла сделать так, чтобы из нас двоих ушел я — ушел, не имея никакой опоры. Но ей больше хотелось уйти самой, хлопнуть дверью (этот звук я через несколько мгновений услышал), показать мне спину. Она не желала оставаться там, где был мой запах.
