Я подумал: нет, работа будет моя. Не отдам Рите.
Ей тоже кое-что обломилось, подумал я, и она об этом знает: не просто то-то и то-то за такие-то деньги. Не просто наемный глаз, наемное ухо. Я сходил за кофе. Всего этого могло и не быть, дело могло ограничиться отменяющим звонком.
Врачи и пациенты не должны, считается, встречаться случайно, но это происходит, и льются раскрепощающие, развязывающие язык латиноамериканские ритмы.
«Значит, хотите услышать историю?» — спросила она.
Я не сказал, что хочу. Если и кивнул, то еле заметно. Но когда тебе надо выговориться и нужен слушатель, очень кстати приходится незнакомый человек, нейтральная сторона — ты почти что обращаешься к стене.
И очень кстати, если вы не лицом к лицу сидите, а бок о бок за одной из этих узеньких стоек у окна, сидите и смотрите, как течет мимо остальная жизнь. Поток транспорта на Уорпл-роуд — люди торопятся по домам. Вот почему все помещения, специально оборудованные для этой цели — стол и два стула один напротив другого, — устроены неправильно. Все врачебные кабинеты. Не говоря уже о комнатах для допросов с включенными на запись магнитофонами на столах. Если хочешь, чтобы человек говорил, хуже и выдумать ничего нельзя.
Пялиться им в глаза — это никогда успеха не приносило. Встань, пройдись по комнате, пусть он лучше обращается к твоей спине. А еще лучше — две табуретки в баре и две порции чего-нибудь жидкого. Человек колется в два счета (хотя вряд ли это сгодится в юридическом смысле).
Марш, мне кажется, думал (и не ошибался), что я невысокого мнения о его технике допроса.
Комнаты для допросов. Серые обшарпанные стены. Пепельницы, которые никто не опорожняет.
Она прихлебывала капучино и смотрела прямо перед собой. Линия щеки, загибающаяся к глазнице. Я знаю, когда прикинуться, что меня нет.
«Я преподавательница языков, — начала она. — Работаю в Роугемптоне. Французский, испанский…»
На миг я представил ее себе стоящей в классе и рассказывающей им то, что собиралась рассказать мне. Сегодня у нас необычный урок. Я вообразил себя за партой в первом ряду.
Десять минут… Может, двадцать или чуть побольше. Я помалкивал. Преподавательница языков.
«Это я во всем виновата…» — сказала она.
Я, конечно, и теперь там бываю. Заведение работает, хотя новым его уже не назовешь. Сажусь, если свободно, где мы тогда сидели. Теперь ее очередь быть невидимой — настолько невидимой, что ее словно бы никогда здесь и не было.
Можно с воздухом поговорить. Сколько мы провели вместе на свободе? Часа два в общей сложности. А если бы я не сказал, что тоже готовлю…
Смотрю на стену — туда, где пальмы, девушки. Как будто кругом тюрьма и нам нужно выглянуть в другой мир. В Рио-де-Жанейро, может быть, есть кафе «Уимблдон», где мечтают о прохладных зеленых лужайках.
«Это я во всем виновата…»
О чем я тогда не знал, о чем она не сочла нужным говорить — что в ту самую минуту Боб и Кристина (мистер Нэш и мисс Лазич) были вдвоем в фулемской квартире. Так что миссис Нэш незачем было торопиться домой.
Потом мы пошли к нашим машинам. Люди торопятся по домам — хотя к ней (и к нему) это не относится. Супермаркет работает на всю катушку. Мы остановились у ее серебристого «пежо». У мужа — черный «сааб». Машина, за которой я должен буду следовать.
Она сказала: «Ладно. Фотографии я привезу».
Так что это было решено.
«Хорошо. Позвоните сначала».
Возбуждающий элемент подпольности, конспирации — встречи на автостоянках. Волнение, которым, вопреки всему, они заражаются. Азарт погони.
Она отперла машину. Потом, точно оправдываясь за нарушение правил хорошего тона — как будто мы случайно познакомились на каком-нибудь сборище, например, на съезде преподавателей языков (хотя что бы я на нем делал?), — сказала: «Я только о себе говорила. А про вас ничего не знаю».
В темноте ее лицо даже выглядело немного виноватым.
На стоянке все ходило ходуном. Неслись тележки, зияли открытые багажники — сцена разграбления.
«Ничего страшного, — сказал я. — Это не обязательно».
