Для начала ее огорошили категорические ремарки в объявлениях о сдаче в аренду квартир — «Только для русских», «Сдам семье славян», вплоть до лаконичного «Не Кавказ!». Она попробовала их игнорировать, надеясь обаять хозяев при личном контакте, но номер не прошел. Москвичи всегда были готовы к подвоху и отпору. Те, кто сдавал жилье без посредников, назначали своим потенциальным арендаторам встречи на нейтральной территории, обычно на улице или в метро. Чаще всего к ним с Сашей просто никто не подходил, издали идентифицировав их неславянский вид. Иногда, наоборот, подходили и читали гневные нотации о том, как нехорошо врать и отнимать время у порядочных людей. Одна молодая, не старше Карины, девица с пафосом воскликнула: «Как я могу пустить вас в свой дом, если вы с первого дня меня обманываете!»
Милая старушка Анна Викентьевна, бывший театральный суфлер, оказалась исключением. Она охотно показала им свою запущенную квартирку на Войковской и даже угостила чаем. Но сдавать жилье отказалась и на уговоры лишь грустно ответила: «Вы мне очень симпатичны, Кариночка, да и Саша тоже. Но кто гарантирует, что через неделю к вам не подселится дюжина родственников с детьми и тюками рыночного товара? Да и зять меня со свету сживет».
Разумеется, был простой и нахоженный путь — воспользоваться помощью диаспоры, и тогда проблема жилья была бы решена в два счета. Но именно этот способ для Саши и Кариной был закрыт. Связав свои судьбы, они нарушили неписаные правила, стали изгоями и свои дела должны были устраивать сами.
Карина радовалась уже тому, что из-за союза с женатым мужчиной от нее не отвернулись родители. Мама поплакала, а папа походил два дня хмурый, но в конце концов заявил, что раз дочь сделала свой выбор, то так тому и быть. Разумеется, родные поддержат ее на первых порах, о деньгах она может не беспокоиться. Карина тоже расплакалась, растроганная. Помощь родителей была очень кстати, потому что Саша на свой заработок должен был содержать семью в Ереване, а Карине очень скоро пришлось уйти на больничный — она плохо переносила беременность.
Когда она пришла к Марине Станиславовне со справкой из поликлиники, та просто глазам своим не могла поверить и все повторяла, даже с некоторым восхищением: «Ну и дура! Вот это дура!» Карина к этому моменту наслушалась такого, главным образом от квартирных хозяев, что уже не реагировала на грубость. Тем более что понимала: Марина Станиславовна хорошо к ней относится и желает добра. Правда, представление о добре у нее другое, но тут уж ничего не попишешь, каждый человек стоит на своем.
— Нет, ну ты подумай, а? — воскликнула заведующая, когда к ней вернулся дар речи. — Ты со своей мордашкой, культурой, воспитанием могла бы себе такого мужика отхватить! Сейчас бы на «мерседесах» ездила, оперу в Милане слушала, брильянты в Париже покупала! На Канарах бы загорала два раза в год!
Карина невольно улыбнулась такому идеалу счастья, явно почерпнутому из мыльных сериалов и скорее уместному в устах глупой старшеклассницы, чем немолодой, пожившей женщины.
— Да ты пойми, — продолжала Марина Станиславовна, со всех сторон разглядывая Каринину справку о беременности, словно повестку в суд: может, ошибка? — судьба дала тебе такой шанс! Вырваться из гетто! Перестать жить с клеймом! Вышла бы за русского, за москвича, поменяла фамилию, и тогда уже никто не узнает, с какой ты ветки спрыгнула. Сколько девчонок тебе в подметки не годятся, а вылезли в первые леди. Кто теперь вспомнит, что она в девичестве Джалалова или Джалашьян, или Джалашвили! И стыдиться тут нечего. Знаешь, сколько славных русских фамилий ведут свой род от иностранцев — немцев, татар да французов? И ничего, никто из них не брезговал наш уклад и имена принимать. Живешь в России, служишь ей — так будь русским.
— Ну хорошо, — тут же согласилась она, хотя Карина ей не возражала и вообще молчала, — если у тебя принцип, национальная гордость и все такое — пожалуйста! Выбирай своего. Но хоть человека с весом, с перспективой, с будущим! Я не говорю — с деньгами, вам, молодым, кажется, что это пошло да неромантично. А ты постирай пеленки вручную, покорми детей макаронами с хлебом, походи несколько лет в одном пальтишке, — вот это романтика так романтика! На второй месяц ты от нее взвоешь, только поздно будет. Любовь-морковь пройдет, а дальше что?
