– Да, ты и вправду разговариваешь как-то непривычно, я еще никогда не слышал, чтобы ты так говорил.
– Разве ты не слышишь, как я вздыхаю?
– Вздыхаешь, верно. Как же не слышать.
– Ну да, тогда доверь мне свою руку, мой верный друг Йорх, и поклянись, что ты будешь любить меня так же, как я тебя… всю жизнь… от колыбели до могилы.
– Клянусь.
– Так. А теперь позволь поцеловать тебя – для закрепления нашей дружбы навеки. Так. А теперь войди в мой дом и отведай моей пищи, потому что… Как же звучал этот псалом, мы еще в школе его заучивали..? «Так наш Господь возлюбил всех живущих, что он…» Что же именно он сделал? Выскочило из головы.
– «Что он…» – Кийр без запинки дочитывает псалом до конца.
– Так это было, да. Так, так. У тебя отменная память, мой друг. А теперь пошли, войдем в дом, боюсь, как бы ты не простудился. Здоровье у тебя и без того не ахти какое.
– Погоди немного, я еще не решил, пойду ли я вообще, ах да, я собирался у тебя еще кое-что спросить.
–Да?
– Скажи мне, Тоотс – мы ведь теперь с тобой друзья! – неужели и вправду женитьба так сильно меняет человека?
– Ах, дорогой друг, – вздыхает Тоотс, – лучше и не говори! Одна ночь – и ты совсем другой человек! Нет, не обо мне одном речь. Погляди на Яана Имелика и ответь, что осталось от нашего веселого и озорного школьного друга? Нет, ты погляди, погляди и ответь, что от него осталось? Нет, ты поди и взгляни своими глазами, что осталось от него!
– Так что же?
– Ох, – Тоотс закатывает глаза, – да сохранит Господь наш покой, аминь! Ты должен сам увидеть, что осталось от Яана Имелика. Пойдем, мой дорогой Йорх, поглядим вместе, что от Яана Имелика осталось, эти остатки сидят где-то там, в уголке – ап-чхи! – ну видишь, разве я не говорю правду, да, сидят где-то там, в уголке и…
– И..?
– Что – «и»?
– Ну, ты же сказал – «и»?
– О Господи! Может, и вправду сказал, дорогой Йорх, но разве у меня что-нибудь в памяти удерживается. Не сердись понапрасну, дружочек, ведь я уже старый и тупоголовый. Сорок пять лет – не шутка. Идем, идем, сынок, в дом, здесь холодный снег с крыши за воротник заметает, а это сулит муки телесные и боль плотскую. Идем, идем, Аадниель, в комнаты, там я тебе расскажу, какое страшное несчастье постигло нас вчера. Чертовы кошки и собаки – ох, Иисусе, какое непотребное слово сорвалось с языка! – ну да, кошки и собаки перебили и свалили в одну кучу все наши мисочки со студнем и деревянные плошки с маслом, и бутылочки с вином. Одна чертова падаль – вот снова! Сразу видно, что сорок пять это все ж таки не пятьдесят – да, одна поганая тварь еще и зубами ухватилась за кран пивной бочки, вертела его, вертела, будто колок на скрипке, до тех пор, пока все пиво не вылилось. Нет, всю-то вину, ясное дело, на неразумных тварей валить нельзя, может статься, старик-отец сам позабыл завернуть кран, но пиво-то все одно вылилось на пол и бочка стоит пустая, как колокол.
– Ну и как же вы выкрутились? – спрашивает Кийр с любопытством.
– Добрые люди помогли нам в нашей страшной беде, как же еще.
– И кто эти добрые люди?
– Да мало ли их найдется, деревня-то большая. Из Рая получили две полные миски, волостной служитель Митт дал одну, старик Нечистый одну полупустую, кистерша дала немного бобов…
– Бобов? А что вы с ними делали?
– С чем?
– С бобами.
– С бобами?
– Ну да – с бобами. Ты же сам только что сказал, что кистерша дала немного бобов.
– Ох ты Боженька, стало быть, я опять позабыл, что сказал. Нет, похоже, я скоро стану пятидесятилетним! Ну и пускай, тогда хотя бы перестану сквернословить. Идем же скорее, сынок, видишь, спина моя от холода уже вовсе в дугу согнулась.
– Да, холодновато становится, да, – передергивает Кийр плечами, – пожалуй и вправду надо зайти немного погреться, никуда не денешься.
– Куда же тебе деться, золотой ты наш мальчик.
– Погоди, Тоотс, ответь мне сначала еще на один вопрос. Скажи, а что, арендатор тоже там сидит?
– Ясное дело, ясное дело.
– Тогда я не пойду.
– Аадниель, золотце, ежели бы ты знал, чем сегодня занят арендатор, ты бы прослезился.
– А чем он занят? Вот уж из-за него-то я бы никогда не пролил ни слезинки.
