Разогнул второй.
— Если тебе что-то сказали, и ты хочешь узнать, правда ли это.
Разогнул третий.
— Если ты хочешь что-то сделать, но не знаешь, как это делается у нас, в Нартвегре.
Старик опустил руку.
— Я поняла, — осторожно сказала Забава. — И запомню.
Они еще какое-то время разглядывали друг друга. Кейлев опять что-то сказал.
— Ты должна научиться слушаться ярла, — перевела бабка с придыханием.
И видно было, что она полностью согласна с Кейлевом.
— Твой отец помнит, какой ты была в Хааленсваге. Теперь ты другая, и это хорошо. Он советует тебе оставаться такой же — и даже стать еще послушней. Посмотри на Рагнхильд. Она держит голову так высоко, как никто. Но когда нужно, склоняется перед мужчинами так низко, как нужно, чтобы их гнев утих. Это мудрость женщины. Научись ей. И будешь жить долго и счастливо.
Забава едва успела подавить дрожь. Слова о том, чтобы склоняться перед мужиками, напомнили ей о тетке Насте. Та тоже кланялась перед дядькой Кимрятой…
Кейлев смотрел выжидающе, и Забава молча кивнула.
Потом старик ткнул рукой в ворох разноцветных тканей, лежавших на кровати. Вышел.
Она дождалась, пока бабы и Маленя закончат с едой. Прошлась по волосам гребнем, но едва потянулась разобрать пряди, чтобы заплести косы, бабка сказала:
— Не делай этого, Сванхильд, лебедушка моя… ты нынче чужанка, а у них незамужние девки кос не заплетают. Не все, конечно, а те, которые побогаче. Вон как Рагнхильд, как сестры ее. Ты теперь тоже не из последних…
Только не девка, молча подумала Забава. А вслух заметила:
— Пойдешь со мной, бабушка? По двору погуляем. Бабы пусть тут останутся — вдруг меня еще и не выпустят.
Она накинула плащ, выскочила во двор. Пятеро стражников, стоявших за дверью, не препятствовали.
Просто молча зашагали следом.
Рагнхильд вернулась в женский дом не одна.
В десятке шагов за ней шла худосочная бабенка, время от времени начинавшая кашлять.
За помощь Белая Лань пообещала рабыне теплого тряпья и еды. А еще нож под ребро, если та проговорится кому-нибудь.
Женщина, услышав ее слова, затряслась — похоже, знала о зарезанной наложнице Гудрема.
Белая Лань нырнула в дверь, за которой почему-то не было стражи, приставленной к Сванхильд. Заглянула в каморку, где та провела прошлую ночь, узнала, что девка Харальда отправилась гулять…
И с легким сердцем пошла к темноволосой, догнав по пути худосочную бабу.
Вторая наложница Харальда сидела на кровати, обняв подушку. Плакала, некрасиво разевая рот и с хрипом заглатывая воздух.
— Не реви, — строго сказала Рагнхильд, встав рядом. — Слушай, что я скажу. Харальду ты больше не нужна. И очень скоро тебя отведут на торжище, чтобы продать. Будешь вставать рано утром, делать всю тяжелую работу, а ночью еще и раздвигать ноги перед хозяином. Ярлов в Нарвегре немного, а простые люди используют рабынь и для утех, и для работы. Хочешь так жить?
Темноволосая резко смолкла, уставилась на Белую Лань.
— Значит, хочешь остаться здесь? — Рагнхильд прищурилась. — Жить в довольстве, не работать?
Красава неистово закивала.
— Тогда сделаешь так…
Двор встретил Забаву многоголосьем — и ветром в лицо. Она ухватила разлетевшиеся полы плаща, свела их на груди. Покосилась на бабку Маленю, закутанную в не слишком толстую шерсть. И двинулась к хозяйскому дому, где жила до этого.
Пятеро мужиков, все с оружием, топали следом, не пытаясь ее остановить.
Порог опочивальни, где она наткнулась на змею — и где Харальд снова засиял, но уже весь — Забава переступила с дрожью.
Окошко сейчас было распахнуто, и в опочивальне работали какие-то люди. Судя по одежде, рабы. Часть половиц сняли, под полом зачем-то копали яму…
Воин, сидевший на сундуке и наблюдавший за работой, при ее появлении встал. Забава кивнула, на всякий случай пожелала сразу всем, на чужанском наречии:
— Добрый день.
И со смущением вспомнила, что стражникам, выйдя из каморки, таких слов не сказала. Кейлева, приемного отца, тоже не поприветствовала — забыла обо всем, растерявшись после новостей, слышанных в это утро.
— Добрый, — ответил вставший.
Забава оглянулась на бабку.
— Бабушка Маленя, может, хочешь взять что-то из моих вещей? Мне их больше не носить — а там теплые накидки лежат, новые.
