В Дмитриевском, что на Волге, Суворов нашел малочисленную команду и узнал, что, по слухам, Пугачев находится неподалеку, в одной заволжской слободе. Суворов хотел сперва переправиться на другой берег и ударить с имеющимися малыми силами, но в Дмитриевском не нашлось лошадей. Тогда генерал погрузил свою команду на судно и отправился в Царицын, где не ранее 3 сентября соединился наконец с Михельсоном.
9 сентября генерал-поручик был уже на речке Ерусланке, а на следующий день, пройдя за сутки восемьдесят верст, достиг притока Еруслана Таргуни. Здесь было тихо, и Суворов, забрав для провианта полсотни волов, повернул в степь. Огромная территория между Волгою и Яиком, безлюдная и безлесная, простиралась на несколько сот верст. Запасы хлеба иссякли, и генерал вспомнил опыт Семилетней войны: приказал насушить на огне мяса. Днем шли, ориентируясь по солнцу, ночью — по звездам, изредка натыкаясь на уходивших от них конных киргиз-кайсаков. По пути Суворов нагнал и присоединил к себе несколько мелких, отрядов, вышедших ранее из Царицына.
11 сентября Суворов достиг реки Малый Узень, где жили раскольники в скитах. По всему чувствовалось, что Пугачев совсем близко. Разделив команду на четыре части, генерал-поручик, сообщил в рапорте Панину: «Но буде бы он и там не отыскался, так по следам его настигать постараюсь, превозмогая во всем усталость, даже до самого города Яика…»
Делая форсированные переходы в степи, Суворов у Большого Узденя все-таки почти настиг Пугачева. Но в это время казачий сотник Харчев уже пленил Пугачева. Услышав об этом от раскольников, генерал-поручик отобрал «доброконных» людей и с ними 16 сентября прискакал в Яицкий городок. За девять дней он проделал шестьсот верст. Однако Пугачев к тому времени был выдан коменданту Яицкого городка полковнику Симонову.
С крестьянского царя сняли его пунсовый тафтяной полушубок, зеленую шелковую рубаху, синие порты и шашку с серебряным эфесом, заковали ноги и руки в железа, а для обогрения дали замасленную, скверную овчинную шубу. Гвардии капитан Маврин в присутствии Суворова, Симонова, майора Бородина, донского полковника Тавинского и сотника Харчева, щеголявшего теперь в пугачевском платье, учинил пленному первый допрос.
По словам очевидца, лицом Пугачев был кругловат, волосы черные, «склокоченные» и борода окомелком; росту среднего, глаза «большие, черные на соловом глазуре, как на бельмах». И теперь, в оковах, вид он имел самоуверенный, говорил быстро и даже насмешливо. Зато его любимец, рябой Перфильев, мрачно сказал:
— Пусть лучше зарыли бы меня живого в землю, чем отдали в руки государыни…
Примерно в это же время Суворов познакомился с гвардии поручиком Г. Р. Державиным, который с небольшим отрядом нес службу в Приволжье. После дерзкого рейда Державина он отнесся к нему со специальным ордером, где, в частности, говорилось: «О усердии к службе ея императорского величества вашего благородия я уже много известен… по возможности и способности ожидаю от вашего благородия о пребывании, подвигах и успехах ваших частых уведомлений». Таково было начало дружеских отношений между великим полководцем и славным русским поэтом, воспевшим подвиги Суворова.
1 октября утром Пугачев был доставлен в Симбирск и передан генерал-аншефу Петру Ивановичу Панину. «Покоритель Бендер» встретил Суворова в приемной галерее, где уже находились генералы — князь Голицын, Павел Потемкин, Огарев, Чорба, штаб- и обер-офицеры. Панин был в сероватом атласном широком шлафроке, во французском большом колпаке, перевязанном розовыми лентами. Полное надменное лицо его лучилось радостью.
Привели Пугачева. На вопрос Панина, как смел он поднять против него оружие, Пугачев безбоязненно отвечал:
— Что делать, ваше сиятельство, когда уж воевал против государыни…
Разъяренный такой дерзостью, Панин бросился на него с кулаками.
10 января 1775 года Пугачев был казнен в Москве. С гибелью его, однако, восстание не прекратилось. Огромный край от Казани до Оренбурга лежал разоренным, жители страдали от безначалия, голода и болезней. Суворову были переданы в подчинение все войска в Оренбурге, Пензе, Казани и других местах, числом до восьмидесяти тысяч. Теперь не было ни Яицкого городка, ни даже реки Яик. Стремясь вытравить самую память о пугачевщине, Екатерина повелела переименовать городок в Уральск, а реку — в Урал.
