В один из летних дней 1793 года в простой курьерской тележке Суворов примчался из Херсона в лагерь близ Днепра инспектировать кавалерийские полки: Переяславский конно-егерский, Стародубский и Черниговский карабинерные и Полтавский легкоконный. Последним командовал Василий Денисович Давыдов, отец будущего знаменитого партизана и поэта-гусара. Сам девятилетний Денис говорил и мечтал только о Суворове.
До рассвета войска выступили из лагеря. Спустя час поехали за ними в коляске два сына Василия Давыдова. Толпы любопытствующего народа высыпали в поле. Все жаждали увидеть великого полководца. Иногда между эскадронами в облаках пыли показывался кто-то скачущий в белой рубашке, и тогда слышались крики:
— Вот он, вот он! Это он, наш батюшка, граф Александр Васильевич!
Обучая кавалерию, Суворов спешивал половинное число конных войск и ставил их с ружьями, заряженными холостыми патронами. Каждый стрелок находился от другого на таком расстоянии, сколько нужно одной лошади для проскока между ними. Пешие открывали огонь в тот самый момент, когда всадники проносились сквозь стреляющий фронт. Лошади так приучились к выстрелам, пускаемым, можно сказать, в их морду, что при одном взгляде на построенных против них солдат с ружьями начинали ржать и рваться вперед.
Около десяти пополуночи маневры кончились, все зашумело вокруг палатки, куда возвратился Денис Давыдов с братом, раздались возгласы:
— Скачет, скачет!
Суворов ехал на саврасом калмыцком коне впереди четырех полковников, корпусного штаба, адъютантов и ординарцев. На нем было довольно узкое полотняное нижнее платье, сапоги вроде тоненьких ботфортов и легкая, маленькая солдатская каска. Любимый адъютант полководца Тищенко закричал:
— Граф! Что вы так торопитесь! Посмотрите, вот дети Василья Денисовича!
— Где они, где они? — спросил Суворов, подскакал к палатке и остановился. Поздоровавшись с мальчиками, благословил и протянул каждому руку, которую они поцеловали. Обратившись к Денису, генерал-аншеф сказал: — Любишь ли ты солдат, друг мой?
— Я люблю графа Суворова! В нем все — и солдаты, и победа, и слава! — пылко ответил ребенок.
— О, Бог помилуй, какой удалой! — восхитился полководец. — Это будет военной человек. Я не умру, а он уже три сражения выиграет! А этот, — он указал на брата, — пойдет по гражданской службе.
С этими словами генерал-аншеф поворотил лошадь, ударил ее нагайкой и поскакал к своей палатке. Вечером Давыдов отправил семью в свою деревню Грушевку. Суворов, по особой благосклонности к командиру Полтавского легкоконного полка, сам назвался назавтра к нему на обед.
К восьми пополуночи все было готово. В гостиной поставили большой круглый стол с разными постными закусками, с благородного размера рюмкой и графином водки. В столовой накрыли стол на двадцать два прибора, без малейшего украшения, которые генерал-аншеф ненавидел. Не было даже суповых чашек на столе, потому что кушанья должны были подаваться одно за другим, с самого кухонного огня. В отдельной горнице за столовой приготовили ванну, несколько ушатов с холодной водой, чистые простыни и переменное белье и одежду Суворова, привезенную из лагеря.
Маневры того дня кончились в семь утра. Денисов-старший, оставивши свой полк на походе, помчался в лагерь во всю прыть своего черкесского коня, чтобы там переменить его, скорее приехать в Грушевку и до прибытия Суворова самому убедиться, что все в порядке. Уже находился он на половине пути, как вдруг с одного возвышения увидел около двух верст впереди себя, но несколько сбоку, всадника с другим, отставшим довольно далеко. Оба они скакали во все поводья по направлению к Грушевке. Это был Суворов с одним из своих ординарцев.
Давыдов усилил прыть своей лошади, но не успел приехать к дому раньше сего шестидесятитрехлетнего старца-юноши. Уже спешившийся Суворов стоял на крыльце и расхваливал своего коня перед сбежавшейся дворней:
— Помилуй Бог, славная лошадь! Я на такой никогда не езжал. Это не двужильная, а, право, трехжильная!
