— Угодил, Матвеич! Угодил! Добыл мне Фонтенеля! — Суворов, сухощавый, сутуловатый, с впалыми щеками, редкими седыми волосами, собранными спереди локоном, с юношеской горячностью запрыгал по горнице. Матвеич, младший адъютант Суворова, был определен управлять московским домом у Никитских ворот. Он снабжал своего начальника всем необходимым — от одеколона до музыкальных инструментов и книг. В одном только 1785 году командир Владимирской дивизии потратил на выписку книг и газет около шестидесяти рублей — сумму для того времени почтенную.
Убранство суворовской горницы являло смесь нарядности со скромностью: на двери были богатые занавеси с подзорами, висели картины в золоченых рамах и иконы в дорогих окладах; но тут же стояли простые некрашеные стулья и такой же стол.
Наступил черед письмам, поданным Прошкою на подносе. Читая донесения управляющих и старост, Суворов время от времени бормотал, как бы отвечая далекому адресату:
— Пиши, Матвеич, кратко, да подробно и ясно, да и без излишних комплиментов… Яснее и своею рукою пиши. Чтобы на почту много денег не тратил! За пронос писем денег не давать, а самим на почте быть! — Он поманил Прошку: — Где от Матвеича табак?
С видом знатока славный генерал взял две щепотки, попеременно зажимая пальцем левую и правую ноздрю, вдохнул табачок, закрыл глаза, аппетитно чихнул, но тут же, сморщившись, взорвался гневом:
— От эдакого нюхательного табаку у меня голова болит! Через знатоков купи табак! Глядеть надобно исправно внутрь, а не на обертку. Чтобы не была позолоченная ослиная голова!
Он швырнул прочь пачку, которую Прошка с поспешностью унес, не согнав, однако, ухмылки с плутоватого лица. Своего господина он уже достаточно изучил и гневливости его не страшился. Подошедший канцелярист записывал суворовские приказы.
Старосте села Рождественна:
— В неурожае крестьянину пособлять всем миром заимообразно, без всяких заработок, чиня раскладку на прочие семьи, совестливо при священнике и с поспешностию.
У крестьянина Михаила Иванова одна корова!!! Следовало бы старосту и весь мир оштрафовать за то, что допустили они Михаилу Иванову дожить до одной коровы, но на сей раз впервые и в последние прощается. Купить Иванову другую корову из оброчных моих денег.
Денежных поборов с рождественских крестьян отнюдь не брать, а недоимки, навсегда оставя, виновным простить…
Малолетних ребят, не имеющих 13 лет, никогда вместо их матерей на работу не принимать.
Старосте Ундола:
— Крепко смотреть за нерадивыми о детях отцами и не дозволять младенцев, особенно в оспе, носить по избам, от чего чинится напрасная смерть.
Многодетным выдавать пособие… Кухмистеру Сидору с его супругою производить выдачу провианта обычную, а на детей их до 5 лет половинный провиант; с 5 лет — полный, как взрослым; на новорожденного всегда выдавать рубль.
Управляющему новгородской вотчиной Балку:
— Многие дворовые ребята у меня так подросли, что их женить пора. Девок здесь нет, и купить их гораздо дороже, нежели в вашей стороне. Чего ради прошу вас для них купить четыре девицы, от 14 до 18 лет, и как случится из крестьянок или из дворовых. На это употребите оброчные мои деньги от 150 и хотя до 200 рублей. Лица не очень разбирая, лишь бы были здоровы.
Прошка доложил о приходе крестьян с челобитной. Два бородатых мужика, самых справных на селе, поклонившись до полу, подали генералу бумагу. Община просила отменить распоряжение о покупке на стороне рекрута. Суворов, как правило, своих крестьян в солдаты не сдавал, а приказывал искать охотников на стороне. Половину цены он платил сам, другую же должны были вносить крестьяне. Так как цена за рекрута достигала до 200 рублей ассигнациями, они считали сделку для себя невыгодною и предлагали взамен сдать в рекруты бобыля.
Суворов с твердостию отказал:
— Рекрута ныне купить и впредь тако же всегда покупать. Бобыля же отнюдь в рекруты не сдавать. — Он на мгновение задумался, но тут же добавил: — Не надлежало дозволять бродить ему по сторонам. В сей же мясоед этого бобыля женить и завести ему миром хозяйство! Покончив с делами, он перешел в специальную «птичью горницу». Здесь, в самой большой комнате ундольского дома, было устроено некое подобие зимнего сада. С осени высаживались в кадки сосенки, ели и березки, налавливались синицы, снегири, щеглята и выпускались в эту рощицу. Весною, на святой неделе, сам Суворов возвращал им свободу. «Птичья горница» содержалась в большой чистоте: тут хозяин прогуливался, сиживал и обедал. Семь пополуночи — время обеда. К столу раньше всего полагалась рюмка тминной водки, которую генерал закусывал редькой. В обед — стакан кипрского вина и любимое английское пиво. Суворов, неприхотливый в отношении вина, которое он потреблял в небольшом количестве, был очень требователен, даже привередлив тогда, когда ж речь заходила о пиве и в особенности о чае, убеждая своего Матвеича не экономить на этих статьях расхода. Он свято соблюдал все постные дни и ел в это время кислую сырую капусту с кваском, редьку с солью да с конопляным маслицем, фаршированную щуку по-еврейски, белые грибы, приготовленные различным способом, пироги с грибами. В прочие же — любил духовую говядину в горшочке, щи, калмыцкую похлебку, бешбармак, пельмени, разварную щуку под названием «щука с голубым пером» и различные каши. Овсяной и гречневой он порою кушивал помногу, и тогда Прошка говорил:
