— Я сам виноват, графинюшка.
— Нет, не то. Я хотела вам попенять… Государыня пожаловала графиню Наталию Александровну во фрейлины, поместила во дворце, а вы взяли ее к себе… вы думаете, государыне это понравилось? Она вам ничего не сказала, но осталась очень недовольна, а недоброжелателям это на руку. Суворов, говорят, пренебрегает царскими милостями… А государыня, сами знаете, хотя и очень умная, справедливая, но все же она человек, а главное, женщина… то есть с большим самолюбием, — закончила, улыбаясь, графиня.
— Нравы, нравы, дорогая графинюшка, не будь там Потемкина и его распущенности — живи себе на здоровье, а то ведь Наташа еще ребенок, долго ли ее погубить… а я, графинюшка, отец… ею одною только и живу; счастье мое, вся радость в ней, в моей Наташе, вот и посудите сами.
Графиня молча слушала своего гостя. Она соглашалась с ним, что нравы двора опасны для молодой девушки, но, глядя на танцующую контрданс графиню Наталию, тут же мысленно прибавила: «Только не для нее».
Маленькая, худенькая, не отличавшаяся ни красотою, ни представительностью, молодая графиня могла бы безопасно вращаться в придворном обществе; ее никто не заметил бы, никто не обидел бы. Много было красавиц, для тех потемкинские нравы были действительно опасны, но не для Суворочки.
Так мог рассуждать, конечно, посторонний, но не отец, для которого его ненаглядная Наташа была идеалом красоты и совершенства.
— Знаете ли что, Александр Васильевич, — прервала молчание хозяйка дома, вы человек, что называется, походный. У вас есть дома, — деревни, но нет оседлости… Молодая графиня связывает вам руки… выдайте ее замуж, а я и жениха подыщу, — закончила графиня Салтыкова, улыбаясь.
— Замуж! — испугался Суворов. — Помилуйте, дорогая графинюшка, Наташа еще совсем ребенок.
— Да, ребенок для своего отца, — улыбалась графиня, — в этом я не сомневаюсь… ведь ей шестнадцать лет… да посмотрите сами, вот она разговаривает с фон Франкенштейном. Он, кажется, говорит ей комплименты… дети так не слушают.
Суворов глазами отыскал в зале свою дочь. Молодая девушка, полузакрыв глаза, по-видимому, с удовольствием слушала то, что ей с жаром рассказывал молодой человек.
Кровь ударила старику в голову. Он вздрогнул.
«Боже мой, неужели я просмотрел… Нет, этого не должно быть, — думал он, волнуясь, — они должны любить друг друга, как брат и сестра…»
Волнение гостя не ускользнуло от хозяйки дома. Она истолковала его по-своему. «Он и вправду считает ее ребенком», — думала графиня.
— Уверяю вас, Александр Васильевич, Наташа ваша не ребенок.
— Так будьте свахой, дорогая графинюшка, — отвечал старик. В голове его моментально созрел план совершенно противоположный тому, что был час тому назад.
— Смотрите же, не отказывайтесь.
Графиня ошибалась. Наташа была действительно еще ребенок, и то, что так испугало отца, говорило о ее ребяческом возрасте.
Молодой фон Франкенштейн, полюбивший Суворова, как отца, перенес любовь свою и на Суворочку. С нежностью любящего отца он заботился о своей названой сестрице и развлекал, ее различными рассказами, а подчас и сказками, которые доставляли молоденькой графине особое наслаждение. И теперь он рассказывает ей одну из богемских сказок, где фигурируют и разбойники, и чародеи. Сказка доставляла Наташе большое удовольствие, и она слушала ее, забыв все окружающее…
Но веселое настроение молодой девушки продолжалось недолго. К ней подошел молодой подслеповатый, невзрачный гвардейский офицер и начал рассыпаться в любезностях.
Молодая девушка, потупив глаза, слушала его с видимым неудовольствием. Но вот раздались звуки вальса, она умоляюще посмотрела на фон Франкенштейна. Тот встал и пригласил ее.
— Я вас, кажется, понял, сестрица, — сказал он с улыбкою, сделав несколько па.
— Благодарю, на некоторое время вы меня освободили от несносного Салтыкова, но ненадолго, не могу же я все время его избегать… Ах, как мне хотелось бы уехать отсюда, — закончила молодая девушка со вздохом, — далеко, далеко отсюда… в ваши богемские горы, где живут добрые феи.
— Но ведь там живут и разбойники, сестрица, — смеялся молодой человек.
