Представьте себе, что вы почему-то вообразили, что стоите на высокой горе. Но вы это вообразили. А на самом деле вы находитесь внизу. У вас совсем другая позиция, реальность состоит в том, что вы находитесь не на вершине горы, а у подножия, но вообразили себе, что вы находитесь наверху.
Что происходит с каждым, кто приходит к вам и говорит: «Слушайте, вот это ваше воображение, а реальность такова»? Этот человек вас оскорбляет, потому что вы уже твердо уверовали, что вы высоко-высоко, о-го-го где находитесь — в плане интеллектуальном, волевом, любом. А вам вдруг говорят, что вы находитесь ниже. Но если вы станете сопротивляться, отбрасывать реальность и отстаивать это воображаемое, то, во-первых, вы большую часть энергии затратите на то, чтобы эту реальность вытеснить. А во-вторых, вы никогда в реальности на эту высоту не попадете. Вы просто в мечтах будете видеть себя кем-то другим.
Герой «Записок из подполья» Достоевского рассказывает, как в мечтах он видел себя то на балу «на вилле Боргезе, что на берегу озера Комо», то «чуть ли не на белом коне и не в лавровом венке». Когда-то моя мать мне говорила, что Достоевский очень точно отразил определенные черты национального характера — к сожалению, не лучшие.
Для того чтобы вы могли что-то делать, вы должны эту свою воображаемую конструкцию демонтировать (ученые говорят «элиминировать»), испарить… И сказать: «Да, я нахожусь здесь вот. Реальность состоит в том, что я нахожусь вот здесь». В ловушке. Прошу прощения за резкое выражение, в полной заднице. Признав это, вы можете планировать подъем. Вы скажете: «Сейчас я нахожусь вот на этой ступени, а потом я поднимусь на ступень выше. И еще выше. И вот я уже дошел до того самого уровня, на котором я себя ранее воображал. Но я не в снах своих «на озере Комо» и «в лавровом венке» себя здесь обнаруживаю, а в реальности. А это огромное счастье, потому что я преодолел эти ступени. Я оказался здесь. А передо мной еще одна ступень, и я могу оказаться еще выше. Если я захочу двигаться дальше, то, может, я напрягу силы и прыгну на новую ступень. Но я же прыгну на нее из точки реальности — оттуда, где нахожусь».
Зачем же подменять все это фантазиями, игнорируя реальность и лишая себя возможности действительно из низкого и пагубного состояния перейти в состояние высокое или даже высочайшее, вложив в это соответствующие усилия? Зачем нужна эта фикция, если она препятствует тому, чтобы вы двинулись хоть куда-то? Вы никуда не двинетесь, если есть эта фикция! Потому что вам уже хорошо. Вы там, в своем воображении, как бы всего достигли.
Возвращаюсь к козе, на которой русские ехали несколько веков. Которая кривая, косая, упрямая, неловкая и все прочее. Чем такая коза отличается от Конька-Горбунка или от огнедышащего коня? Тем, что Конек-Горбунок — это изобретение достаточно позднее, гламурное. Это как шкатулки Палеха. Это красивая-красивая живопись. А кривые, вонючие, дикие козы — это глубины настоящего народного фольклора.
Есть известная притча, в которой могущественная сила говорит герою или героине: «Ты приезжай ко мне не одетым и не голым, не верхом и не пешком». И, мучительно обдумывая, как это сделать, герой или героиня (кажется, героиня) в итоге надевает рыболовную сеть на голое тело, садится на козу и едет. И вдруг оказывается, что действительно: и не одетая, и не голая, и не верхом, и не пешком, а едет на этой самой козе.
В фольклоре вообще и в русском в особенности есть понятие «самоумаление», после которого начинается восхождение. Так вели себя русские юродивые, так ведет себя вообще наша культура. Когда из определенного типа самоумаления начинается неумолимый подъем, неумолимое восхождение. И когда в осознании, видении собственной ситуации концентрируется одновременно и очень мощное чувство того, что ты к чему-то призван, и чувство собственной недостаточности, недоделанности, уродливости. Так вот, если нет и того, и другого одновременно, то нет фольклора, а есть гламур.
Я рассмотрел сейчас эстетический аспект того, что касается кривой козы, на которой ехали столетиями. Но есть другой аспект, который мне представляется еще более важным. Если ехали не на кривой козе, упирающейся, мекающей, иногда убегающей куда-то в сторону, а на таком замечательном коне скакали, то куда ж прискакали-то, а?
