Сусанна и старцы - страница 5
— Почему, — продолжал я по-прежнему тихо, не обращая внимания на его слова, — почему меня не допускали к торе? Разве я убил человека? Или отрекся от веры? Или от торы? Напротив, тора и вера были мне дороже, чем кому бы то ни было. Несмотря на это, меня мучили. И как еще мучили! За что? Скажи мне: за что?
Глава общины с мольбой смотрел на меня.
— За что меня так долго мучили? — снова спросил я тихим, бархатным голосом. — За что меня так мучили, реб Озияш?
— Чего ты, собственно, хочешь, Каплан?
— За что? Говорили, что нельзя забыть грехов моей молодости. Моих якобы тяжких грехов молодости. Моих постыдных грехов молодости.
— Ты ведь уже знаешь, Каплан, — прервал он меня весело, — что все это были интриги твоих друзей. Ибо в чем там заключалась твоя вина, Каплан? Не так-то уже велики были твои грешки, особенно если их сравнить с чужими грехами. Что такое старые твои грешки по сравнению с масштабом нынешних грехов? Да они просто смехотворны! Даже вспомнить приятно! Весело, честное слово, весело! Ибо что? Ну, имел ты несколько веселых домиков неподалеку от Сольной. Ну и что?
— Вот именно: ну и что? — спросил я твердо.
Я посмотрел на него, он — на меня. Было заметно, что он с трудом сдерживает смех.
— Ну и что, — повторял он, — ну и что, Каплан?
— Вот именно: ну и что, — вторил я. — Но раз это мелочь, то за что же меня мучили столько лет?
— Каплан, — попытался он перебить меня.
— Нет, — продолжал я уже с силой, с возрастающей силой, — нет, ты даже не знаешь, как меня мучили в твоем доме, а я, я… в течение всех этих лет считал, что заслужил это, и молчал. Я буквально поедом себя ел и молчал! О, ты не знаешь, ты ничего не знаешь о том, как я страдал! Как я годами ждал именно этого момента, когда ты постучишься ко мне, когда твоя голова покажется в дверях, когда ты войдешь, посмотришь на меня долгим, глубоким взглядом и от своего собственного имени, а также от имени общины скажешь мне, что была совершена ошибка, что мучили меня несправедливо! Как я ждал этой минуты! Я представлял себе, как это будет выглядеть: ты входишь, протягиваешь руку и ведешь меня вниз. Подводишь к горе. При всех этих скотах. За все их злобные и лживые слова и взгляды.
— Ну, вот ты и дождался, Каплан! Я пришел…
— Пришел, — подхватил я снова бархатным го лосом, — да, ты пришел… — Я подбирал подходящее слово, и в конце концов решился на самое избитое, ко торое все-таки показалось мне наиболее подходящим, — Да, ты пришел. Но ты пришел слишком поздно! — отрезал я.
— Как это, слишком поздно, Каплан? — Он отступил на шаг, словно для того, чтобы лучше рассмотреть существо, которое стояло перед ним.
— Слишком поздно. Как всегда! Все всегда приходит… слишком поздно! Приходит в ту пору, когда человек больше не ждет, больше не желает, не радуется.
— Но почему поздно, Каплан? — спросил он с обиженным видом.
— Я буду с тобой совершенно откровенен, реб Озияш, — сказал я. — Отплачу откровенностью за откровенность. Да, ты пришел ко мне, но мне теперь совершенно безразлично то, что ты пришел и хочешь допустить меня к торе. Мне от этого уже ни жарко, ни холодно! И не потому, что ты действовал под давлением обстоятельств, поскольку два твоих старца тебя подвели; более важно тут нечто иное. Теперь, когда я лежу вот так ночью, и даже не ночью, даже днем, когда я лежу вот так в твоем гадком, постном, однополом доме общины, я с величайшим наслаждением, слышишь, с величайшим наслаждением вспоминаю о своих давнишних веселых домиках. Сейчас я думаю и уверен в том, что всем, повторяю, всем мои веселые домики, наверное, были много милее… чем этот вот отвратительный, однополый, постный, холодный дом без женщин, без их юбок, штанишек, лифчиков, духов, без всего этого сладостного, милого их мирка!
— Каплан!
— Да, и все-таки это так! — продолжал я, преодолевая смущение, возникшее было после высказанного мною признания, нараставшего, словно катящийся с горы снежный ком. — Долгие годы я горько сокрушался, всячески стараясь стереть это пятно, молчал, постился, умерщвлял себя… Но сейчас, но сегодня, сегодня я уже не стыжусь веселых домиков моей молодости. Напротив, слышишь, напротив!
