— Вы любите танцы? — спросил провансалец, пытаясь возобновить разговор.
— Очень люблю, сударь.
При этом неожиданном ответе их взгляды встретились. Молодой человек, пораженный взволнованным тоном незнакомки, пробудившим в его сердце смутную надежду, вдруг вопросительно заглянул ей в глаза.
— В таком случае, сударыня, надеюсь, вы не сочтете за дерзость, если я попрошу вас отдать мне первый контрданс?
Графиня мило смутилась, и легкий румянец окрасил ее бледные щеки.
— Но, сударь, я уже отказала одному танцору, военному...
— Не тому ли высокому кавалерийскому полковнику?
— Да, ему.
— Не беспокойтесь, мы с ним приятели. Осмелюсь я надеяться, что вы окажете мне эту милость?
— Хорошо, сударь.
Она говорила с такой непосредственностью, с таким искренним волнением, что пресыщенная душа барона была потрясена. Его, словно юнца, охватила застенчивость, он потерял уверенность в себе, его кровь, кровь южанина, воспламенилась; он хотел было блеснуть в разговоре, но его слова по сравнению с умными и меткими ответами г-жи де Суланж показались ему невыразительными. К счастью для него, началась кадриль. Стоя в паре со своей прелестной дамой, он почувствовал себя уверенней. Некоторые мужчины воображают, что, выставляя напоказ свое изящество в танцах, они пленяют женские сердца сильнее, чем когда обнаруживают в беседе острый ум. Провансалец, очевидно, намеревался, судя по вычурности его движений и жестов, пустить в ход все свое искусство обольщения. Он с победоносным видом ввел графиню в тот ряд танцующих, которому наиболее блестящие светские женщины придавали какое-то особенное значение. Оркестр заиграл ритурнель к первой фигуре кадрили, и барон испытал чувство удовлетворенной гордости, когда, окинув взором дам, построившихся в устрашающее каре, заметил, что туалет г-жи де Суланж затмевает туалет даже г-жи Водремон, которая, может быть, не случайно оказалась в паре с Монкорне напротив барона и его дамы в голубом. На мгновение все взоры обратились к г-же де Суланж: одобрительный шепот свидетельствовал, что она служит предметом разговора каждой танцующей пары Завистливые и восхищенные взгляды так упорно устремлялись к ней, что молодая женщина, смущенная своим невольным торжеством, скромно потупилась и покраснела, став от этого еще прелестней. Если она и поднимала свои бледные веки, то только для того, чтобы взглянуть на восхищенного кавалера, словно хотела с признательностью дать ему понять, что хотя своим триумфом она обязана ему, но предпочитает всеобщему восторгу его одобрение; кокетство ее было простодушно, казалось, она доверчиво отдается тому наивному восхищению, которое сопутствует зарождающейся любви в искренних юных сердцах. Каждый думал, что графиня, танцуя, стремится пленить лишь Марсиаля и что, несмотря на скромность и неискушенность в светских ухищрениях, она умеет не хуже самой опытной кокетки вовремя взглянуть на него и с притворной стыдливостью потупиться. Когда, по новым правилам контрданса, введенным танцором Трени и получившим его имя, Марсиалю пришлось очутиться против полковника, он, смеясь, сказал:
— Я выиграл твоего коня!
— Зато потерял восемьдесят тысяч франков ренты, — ответил Монкорне, указывая на г-жу де Водремон.
— Мне нет до них дела, — ответил Марсиаль, — госпожа де Суланж стоит миллионов.
К концу контрданса многие начали перешептываться. Женщины некрасивые осуждали в разговорах со своими кавалерами близость, возникавшую между Марсиалем и графиней де Суланж. Красавицы удивлялись быстроте, с какой она возникла. Мужчины не понимали, чему приписать успех этого ничем не примечательного чиновника. Некоторые снисходительные дамы говорили, что не следует так поспешно осуждать графиню: ведь молодые женщины были бы просто несчастны, если бы каждый выразительный взгляд или несколько грациозно исполненных па компрометировали бы их. Только Марсиаль знал, какого он добился блаженства. В последней фигуре кадрили, когда дамы кружатся с кавалерами, он сжал руку графини, и ему показалось, что пальцы молодой женщины сквозь тонкую и душистую перчатку ответили на его любовный призыв.
