VI
Вскоре игра закончилась. Был один неприятный момент, когда йельцы пошли в очередное наступление, но результата не добились, и гвардейцы Боба Тэтнела достойно завершили плохонький для себя сезон, сведя вничью матч с сильным противником. Для нас в этой ничьей был привкус победы, мы были взбудоражены и даже ликовали, лица же йельских болельщиков, покидавших Чашу были помечены мрачной печатью поражения. Так что в памяти об этом годе останется хорошее воспоминание — напоследок мы дали бой, хороший пример для команды будущего года. И когда ребята с нашего курса — патриоты своего колледжа — разъедутся из Принстона, у них не будет горького осадка от поражения. Символ устоял. Знамена продолжали гордо развеваться на ветру. Вы скажете, что все это — детство? Не согласен. Что в этом мире способно заменить упоительное ощущение победы?
Я ждал Долли у выхода из раздевалки, но вышли почти все, а он что-то мешкал. Тогда я заглянул внутрь. Кто-то налил ему бренди, а поскольку спиртным он никогда не злоупотреблял, выпитое слегка ударило ему в голову.
— Присаживайся, Джеф. — Он улыбнулся широкой и счастливой улыбкой. — Эй, массажист! Тони! Притащи нашему высокому гостю кресло. Он интеллектуал и пришел взять интервью у дубиноголового спортсмена, типичного представителя своего племени. Тони, это мистер Диринг. В этой потешной Чаше есть все, кроме кресел. А вообще я нежно ее люблю. Участок что надо — мне под усадьбу в самый раз.
Он умолк, погрузившись в радужные мысли. Он был доволен собой. Я уговорил его одеться — нас ведь ждут. Но он в свою очередь уговорил меня выйти на поле; на стадион уже опустилась тьма. Носком ботинка он постучал по подтоптанному, комковатому газону. Поднял кусок дерна, выпустил его из рук, засмеялся, минутку постоял в раздумье и пошел прочь.
Вместе с Тэдом Дейвисом, Дейзи Кэри и еще одной девушкой мы поехали в Нью-Йорк. Он сидел рядом с Дейзи и был простодушен, очарователен и мил. Впервые со дня нашего знакомства он говорил о футболе не рисуясь, даже с некоторой гордостью.
— Два сезона я играл вполне прилично, и в газетных отчетах о матчах меня упоминали всегда. В этом сезоне я вышел на поле только один раз и все портил: три раза выронил мяч, то и дело тормозил нашу атаку, и Боб Тэтнел даже заорал: «Они тебя когда-нибудь заменят или нет?» Но тут мне подфартило — попал в руки наобум брошенный мяч, и завтра моим именем опять будут пестреть все заголовки.
Он рассмеялся. Тут кто-то случайно коснулся его ноги, и он скривился и побелел.
— Что у тебя с ногой? — спросила Дейзи. — Ушиб во время игры?
— Прошлым летом, — коротко ответил он.
— Наверное, играть с травмой было жутко больно.
— Да уж было.
— Но не выйти на поле ты не мог.
— Не мог. Иногда так складывается.
Они поняли друг друга. Оба они были труженики — рабочие лошадки; Дейзи тоже приходилось вкалывать независимо от ее желания, состояния здоровья. Она рассказала ему, как прошлой зимой в Голливуде ей, зверски простуженной, пришлось падать в открытую, продуваемую всеми ветрами лагуну.
— Шесть раз — а меня всю трясет, температура сто два. Но каждый день съемок стоил десять тысяч долларов.
— Неужели нельзя было снять статистку?
— Ее и снимали, сколько могли, а когда шел крупный план, деваться было некуда.
Ей было восемнадцать лет, и я невольно сравнил ее с другими знакомыми девушками — отважная, независимая, уже многого добилась в жизни, работа с людьми научила ее обходительности. По всем показателям они и в подметки ей не годились, прямо девушка моей мечты… но сбыться моей мечте было не суждено — в глазах ее я видел интерес к бархатным, сияющим глазам Долли.
— Сходим куда-нибудь сегодня вечером? — спросила она его.
Увы, ответил он, вынужден отказаться. В Нью-Йорке была Виена, и они договорились о встрече. Что принесет эта встреча — примирение или окончательный разрыв — этого не знал ни я, ни Долли.
Когда Дейзи подвезла нас к «Ритцу» и мы вышли из машины, в их глазах я увидел истинное, хотя и скрываемое сожаление.
— Классная девушка, — сказал Долли. Я согласился. — Меня ждет Виена. Сними нам с тобой номер где-нибудь в Мэдисоне ладно?
