Потом сразу же возле нашего стола появился пунцовый, очень несчастный молодой человек. Чувствовалось, что парень исключительно приятный и располагающий к себе; и правда, взглянув на Долли, он улыбнулся ему ослепительно обаятельной улыбкой, как бы испрашивая разрешения обратиться к мисс Торн.
Потом сказал:
— По-моему, ты сегодня в Нью-Йорк не собиралась.
— Здравствуй, Карл. — Она холодно посмотрела на него.
— Здравствуй, Виена. Вот именно: «Здравствуй, Виена — здравствуй, Карл». Но почему? Ведь ты сегодня в Нью-Йорк не собиралась.
Мисс Торн даже не попыталась представить нам молодого человека, но мы не могли не слышать его голос, слегка звеневший от волнения.
— По-моему, ты сказала, что сегодня не приедешь.
— Я и не думала, что приеду, дитя мое. Еще утром я была в Бостоне.
— И кого же ты встретила в Бостоне — несравненного Тунти? — спросил он.
— Никого, дитя мое.
— Нет, встретила! Ты встретила несравненного Тунти, и вы обсуждали жизнь на Ривьере. — Она промолчала. — Почему ты такая нечестная, Виена? — Упорствовал он. — Почему по телефону ты мне сказала…
— Твои нравоучения мне не нужны, — оборвала она его внезапно изменившимся голосом. — Я ведь тебе говорила: еще раз притронешься к спиртному — между нами все кончено. Я человек слова и буду безмерно счастлива, если ты сейчас уйдешь.
— Виена! — вскрикнул он упавшим, дрожащим голосом.
В эту минуту я поднялся и пригласил Джозефину на танец. Когда мы вернулись, за нашим столом уже сидело несколько человек: молодые люди, на чье попечение мы собирались передать Джозефину и мисс Торн — я решил, что не вправе совсем лишать Долли отдыха, — еще кое-кто. В частности, тут был Эл Ратони, композитор, которого, по его словам, принимали в нашем посольстве в Мадриде. Долли Харлан, отодвинув свой стул в сторону, наблюдал за танцующими. Едва погас свет перед началом следующего номера, из темноты вышел какой-то парень, склонился над мисс Торн и что-то прошептал ей на ухо. Она вздрогнула и хотела подняться, но он положил руку на ее плечо и заставил сидеть. Они начали негромко разговаривать, с жаром что-то доказывая друг другу.
Столы на Полночное гулянье были составлены тесно. К соседней компании подсел какой-то человек, и я волей-неволей услышал, как он сказал:
— Один парень только что хотел застрелиться в туалете. Он выстрелил в себя из пистолета, но в последний момент его кто-то подтолкнул, и пуля попала в плечо… — Потом этот же голос добавил: — Говорят, его зовут Карл Сандерсон.
Когда номер кончился и зажгли свет, я посмотрел по сторонам. Виена Торн вперилась застывшим взглядом в мисс Лилиан Лоррейн — какое-то устройство поднимало ее, похожую на гигантскую куклу, к самому потолку. Человек, говоривший с Виеной, уже ушел, и остальные за нашим столиком пребывали в счастливом неведении по поводу случившегося. Я повернулся к Долли и сказал, что нам, наверное, пора; окинув Виену взглядом, в котором смешались нежелание расставаться, усталость, а потом и покорность судьбе, он согласился. По дороге в гостиницу я рассказал Долли о том, что произошло.
— Выпивоха, что с него взять, — помолчав минуту, утомленно заметил он. — Небось нарочно и промахнулся, чтобы чуть-чуть пожалели. Наверное, стоящая девушка с такими делами сталкивается постоянно.
Я был другого мнения. Перед глазами у меня маячила белая рубашка, заляпанная очень молодой кровью, но переубеждать Долли я не стал, и вскоре он сам нарушил молчание: «Может, оно и звучит грубо, только это не парень, размазня. Я и сам весь вечер чувствую себя размазней».
Когда Долли разделся, я увидел, что все тело у него в синяках, но он заверил меня — его крепкий сон ни один из них не нарушит. Тогда я рассказал ему, почему мисс Торн и словом не обмолвилась об игре, и он внезапно сел в постели, глаза его замерцали знакомым блеском.
— Вот оно что! А я-то удивлялся. Думал, это ты ей велел не докучать мне с футболом.
Позже, когда мы уже полчаса как погасили свет, он неожиданно сказал: — «Понятно», — сказал четким и внятным голосом.
То ли что-то приснилось; то ли он все не мог заснуть — не знаю.
