И Кип внезапно понял, чего от него хотят. Он должен покинуть своих гребцов — в знак своего презрения к ним, не принадлежащим и недостойным принадлежать к династиям, подобным той, представителями которой были его братья и он сам. Такой его поступок будет приятен братьям и несколько умерит их язвительность. В душе Кипа вновь всколыхнулись гнев и презрение к своей команде, и он приподнялся с сиденья, чтобы прыгнуть за борт. Ему вдруг вспомнились слова дальновидного Лейдена, который просил его помочь этим ребятам стать настоящей командой. К черту их, сказал себе Кип, и Лейдена — тоже к черту! Именно они виноваты в этом его унижении!
Стипендиаты гребли, мучительно напрягаясь, но уже раздались громкие крики: какая-то из лодок достигла финиша! Перед тем как прыгнуть в воду, Кип еще раз бросил взгляд на яхту братьев. Теперь он заметил там Мэри Эдемс. Она стояла в стороне от всех (она всегда так стояла — Кипу это очень нравилось) и с легкой грустью покачивала головой. Когда он взглянул на нее, Мэри помахала ему рукой, прося остаться в лодке.
Кип опустился на сиденье, сам не понимая, почему он это делает. Зачем ему оставаться? Как глупо… Но какое будущее ждет этих парней? Им вдруг овладело какое-то неясное, но сильное возбуждение, и он почувствовал себя слабым и свободным от всех переживаний. Нет, ничьи издевки не причинят ему боли, сравнимой с той, на которую он собрался было обречь своих гребцов…
— Внимание! — громко сказал он. Стипендиаты испуганно взглянули на него и подняли весла. Кип старался, чтобы его голос звучал непринужденно, словно это была простая тренировка. — А теперь постарайтесь грести в такт. До сих пор вы махали веслами, как прачки какие-нибудь…
Лица стипендиатов стали почти спокойными. Кип ощущал свою власть над ними, и это было ему приятно. Он снова услышал, как Эд кричит в мегафон, но слов не разобрал.
— Старт! — скомандовал Кип, и восемь весел опустились на воду.
Впереди вновь послышались крики: к финишу пришла команда военных моряков, обогнавшая Сиракузы и Калифорнию.
Уже стемнело, и лодки превратились в тени. Но те, кто еще не ушел домой, увидели, как достигла финиша последняя лодка — университетская «восьмерка». От предпоследней она отставала ярдов на двести, но шла уверенно и спокойно.
Роберт Пенн Уоррен
Гудвуд возвращается
Люк Гудвуд всегда хорошо играл в бейсбол, не то что я. В детстве я был не по годам низкорослым, однако учился хорошо и не хотел играть с малышами; мне хотелось играть с одноклассниками, но в игру они принимали меня только благодаря Люку. Люк неизменно был подающим и обычно говорил: «Да пусть играет в поле». Если подавал он, не так уж было важно, кто в поле, потому что противник почти никого не мог запятнать. Иногда я играл и принимающим, так как у меня была самая лучшая бейсбольная рукавица. Подавал Люк очень сильно, его подачи ставили в тупик лучших отбивающих, но часто ставили в тупик и меня, поэтому брал я их неважно. Кроме того, я побаивался стоять у основной базы, потому что, отбивая мяч, ребята вовсю размахивали битой. Опаснее всех в этом отношении был Джо Ланкастер, он почти всегда играл против нас, потому что обладал сильным ударом и как-то сквитывал подачи Люка. Стоя возле него, я боялся чуть ли не до смерти, что он стукнет меня по голове. А Люк покрикивал: «Подойди ближе к базе, черт возьми, или пусть принимает тот, кто умеет!».
Джо Ланкастер был не намного выше меня, но мускулистым. Белолицый, с белыми, чуть ли не седыми волосами, но не альбинос, он казался старше своих лет. Удар у этого серьезного, невозмутимого парнишки был что надо; помню, как Джо изо всей силы бил по мячу и бежал к базе перебирая короткими ногами быстро, как фокстерьер, но выражение лица при этом у него бывало каким-то безжизненным, отсутствующим. Впоследствии, приезжая домой, я видел его в ресторане за стойкой. Теперь я выше его, потому что с тех пор он почти не вырос. Здоровается Джо так, словно видит тебя впервые, и спрашивает, что угодно. Летом, когда он работает с засученными рукавами, видно, что руки у него по-прежнему маленькие, как у мальчишки, сквозь очень белую кожу просвечивают вены.
