Крупная (примерно с меня) негритянка тяжело плюхнулась на сиденье и привалилась ко мне с бесцеремонностью сильно уставшего человека. Она широко расставила ноги, и колено ее, безвольно качаясь, то и дело толкалось о мое бедро. Юбка негритянки задралась, и я видел ее завернутые вниз чулки — по контрасту с ее темными ногами они казались неестественно светлыми и неприлично розовыми.
Я то и дело посматривал на кондуктора, чтобы дать ему понять, что я здесь чужой, не такой, как все, и к тому же незнаком с маршрутом. Кондуктор равнодушно смотрел на меня. «Я — до стадиона!» — громко сказал я, высунувшись из-за грудей негритянки. Он отвел от меня взгляд. Я прикрыл глаза и вновь увидел Сент-луисский институт исследования и лечения социальных заболеваний и общих болезней кожи. Трамвай с тяжеловесной неотвратимостью продвигался сквозь тьму.
Я думал о поединке. Достаточно ли я наелся? Какую стратегию изберет Жнец? Есть ли у меня хоть какая-нибудь стратегия? Правда ли, что Сэллоу — ангел смерти? И смогу ли я поговорить с ним до выхода на ринг?
Кто-то потряс меня за плечо.
— Вы маску уронили, — угрюмо сказал чей-то голос.
— А?
— Маску-то возьмите! — сказала негритянка. В ее большой коричневой руке моя маска из белого шелка казалась немного смешной и напоминала какую-то интимную деталь женского туалета.
— Спасибо, — сказал я, смутившись.
Потом я посмотрел вниз и увидел, что мой неуклюжий сверток раскрылся. Один конец шелковой накидки уже оказался в луже. В этот момент сидевший напротив меня старик, не вставая, нагнулся. Мне показалось, что сейчас он свалится с сиденья. Наконец он дотянулся до упавшего в лужу конца накидки и подал его мне. «Спасибо», — сказал я ему и нервно взглянул на кондуктора.
Он поднял вверх два пальца — это, очевидно, означало, что мне нужно проехать еще две остановки. Я встал. «Желаю приятно провести время», — хриплым голосом сказал старик. Когда трамвай остановился, я вышел, хотя знал, что это еще не моя остановка. «Эй!» — крикнул вслед кондуктор, но я уже ступил на тротуар. Я притворился, что не слышу, и пошел под дождем в направлении стадиона.
Переодеваясь, я обнаружил, что трусы и свертке успели намокнуть. Надо мною, на трибунах, разреженная дождем толпа болельщиков кричала на рефери. Этот крик не спутаешь ни с чем. Болельщики, несомненно, решили, что было нарушение, а рефери его не заметил. Да, этот странный звук был голосом негодующей массы, которая надежно ограждена от опасности и сознает свою анонимность и безнаказанность. Если бы принципиальность всегда и всем обходилась так дешево, кто из нас не стал бы святым?
Итак, я быстро переоделся, с трудом натянув на себя влажные трусы. Зашнуровал шелковые сапожки, надел маску и проверил, как она держится. Пряжкой скрепил на шее концы тяжелой шелковой накидки. Потом осмотрелся. У последнего шкафчика двое борцов-студентов уже вернувшихся с ринга, натирались мазью (причем мази они не жалели). Я подошел к ним.
— Извините, вы не видели Джона Сэллоу? — спросил я.
Они посмотрели на меня, потом — друг на друга.
— Перед нами человек в маске! — сказал один из них другому. — Том, выясни, чего он хочет.
Том подтянул свои кожаные штаны и повернулся ко мне:
— Чего ты хочешь, человек в маске?
— Ты не знаешь Джона Сэллоу? — спросил я. — У него сегодня должен быть поединок. Ты случайно его не видел?
— Конечно! Он пошел вон туда, — кивнул первый студент.
Я повернулся и пошел в туалет. Вскоре туда вошел один из студентов.
— Слушай, Том! — крикнул он. — Да вот же он, человек в маске! Он здесь!
— Отстань, — сказал я.
— Вот только маска у тебя неоригинальная, — не унимался студент.
— Отвяжись.
— Да ладно тебе, чемпион!
— Отвали.
Я вышел из туалета и вернулся к своему шкафчику. Там стоял Джон Сэллоу. На нем была спортивная форма; он опирался на деревянную скамейку ногою землистого цвета.
— Боголаб говорил, что ты собираешься серьезно потягаться со мною, — проговорил Сэллоу.
— Это будет мой последний поединок, — сказал я. — Больше я на ринг не выйду.
Это была правда. Я понял, что говорю правду, лишь после того, как произнес эти слова вслух. Слишком уж часто шел дождь. Слишком часто мне приходилось ехать на трамвае. И сидеть рядом с бедняками, от одежды которых идет пар. Медсестра с плаката до сих пор маячит у меня перед глазами. Ведь я никогда не забываю человеческих лиц.
