– Ты сильный, сладкий…- сдаваясь, бормотала Лера.
Он сидел за столом у себя в кабинете, что-то писал, необычно громко скрипела ручка, подходили сотрудники, что-то говорили, присаживались, улыбались, хлопали по плечу, показывали какие-то бумаги, а он не слышал ничего, кивал и писал; одна страница, другая, третья и на всех строчках предложения из двух слов: "Я есть. Я есть. Я есть…" Ружин вошел в гостиничный вестибюль. Здесь ничего не меняется, все так же заискивающе застывает в полупоклоне бесцветный швейцар, снуют вечно смеющиеся голосистые иностранцы, крутятся шустрые мальчики, строят из себя благовоспитанных сеньор размалеванные девочки…
Лифт поднял его на этаж. В коридоре полумрак, тишина, спокойствие, вдалеке глухо стрекочет машинка. В приемной навстречу поднялась миловидная секретарша в чем-то узком, блестящем, гибкая, как змейка, что-то хотела сказать упреждающее, но Ружин уже открыл дверь. Кадаев резко вскинул голову. Рядом с ним сидела светленькая девушка в белом халате и, высунув язычок, подпиливала ему ногти на руке, маникюрша.
– В чем дело? - сухо спросил он.
– Маленький домик на побережье,- сказал Ружин, разваливаясь в кресле свободно, без стеснений.- Уютный, комфортабельный, вокруг ни души, тишина. Это сейчас как раз то, что мне надо, устал.
– Вы это о чем? - лениво спросил Кадаев и скупо пошевелил пальцами, отсылая маникюршу.
– О кредите.
– Не понял… - лицо бесстрастное, сонное, проводил взглядом стянутую халатом девушку, глаза оживились.
– Я отпустил Колесова,- сообщил Ружин.- Как и договаривались. Уговор дороже денег.
– Его отпустил закон,- наставительно заметил Кадаев и, усмехнувшись, добавил: - И Рудаков…
– Но у меня есть человек, которому Колесов продавал…
– Он опознал мальчика? - перебил Кадаев.
– Нет. Но я знаю, что на него надавили, и я могу…
– Вот видите,- опять перебил его Кадаев и развел руками, улыбнулся учтиво, сочувственно: - Поздно. Я решил оставить домик себе. Чудное местечко. Посмотрел на часы, охнул, объявил вежливо: - Время. Спешу.
– Машина уже не новая, барахлит, менять надо,- не унимался Ружин, протянул руку, вопрошая, ерничая.
Кадаев встал, застегнул пиджак. Открыл кейс, принялся складывать бумаги.
– Квартирка тесная, жениться хочу,- Ружин обе руки протянул как нищий на паперти к проходящему отцу святому.- Особнячок бы о два этажа, как у вас…
Кадаев надавил кнопку звонка к секретарше. Она вошла, ладная, мягкая.
– Проводите товарища,- попросил Кадаев.- Он запамятовал, где выход.
Ружин легко поднялся, разочарованно покачал головой, почесал затылок.
– Вот так, за все хорошее,- сказал.- Вот она, монаршья благодарность. Вот так.
Шагнул к секретарше, улыбнулся обаятельно, неожиданно шлепнул ее по блестящему заду, громко шепнул ей, оторопелой:
– Позвоню, не переживай.- И, смеясь, направился к двери. Коридор как туннель черный, мрачный, сырой, никакого тепла, уюта, как раньше, машинка бьет звучно, жестко, тупо в голове отдаваясь. Ружин шел, рукой касаясь стены, разбитый, вдруг стал опасаться, что упадет невзначай. Скверно. Вышел в вестибюль. Здесь светло, шумно, улыбки. Осмотрелся. Все вымученным, фальшивым показалось. Но все-таки жизнь. Взбодрился. Среди хаоса звуков различил музыку, веселую, бесшабашную. Это в ресторане. Уходить расхотелось. За окнами мрачный, враждебный ветер, дома тоска. Зашагал к ресторану. Тепло. Привычные запахи. На лицах отдохновение, плевать, что пьяное, ненастоящее. В зале полумрак, серебристо-фиолетово поблескивают вертящиеся светильники под потолком. Подошел к стойке бара, взобрался на табурет. Бармен тут как тут. Молодой, холеный, руки белые.
– Отдыхаем? - спросил как родного.
– Ищу истину.
– А истина, как известно, в вине,- засмеялся бармен.
– В коньяке,- уточнил Ружин.
– Понял,- откликнулся бармен.
Ружин выпил, жестом показал повторить. Посвежело в груди. Все ерунда. Разберемся. Надо жить. Еще выпил. Совсем хорошо. Много интересных женщин в зале. Просто россыпь. Такое не часто бывает. Надо воспользоваться. Расправил плечи, нацепил насмешливую полуулыбочку, сразу почувствовал, заметили, поглядывают игриво, кошечки. Можно выбирать.
