Вспомнил неоднократные напоминания насчет воспитательной работы – ее, настаивал Николай Михайлович, необходимо ставить «во главу угла». Это было требование самого Петробыча – так Трущев называл Сталина. Он ни разу не объяснил источник такой фамильярности, хотя как на духу выложил многое из непростой жизни Петробыча.
Мне особенно запомнился наш последний вечер на даче. Мы пили водку, закусывали квашенной капустой и жареной колбасой, а также вкуснейшими яблоками последнего урожая. Как ни странно это звучит, но ветеран был заранее извещен о дне своей кончины. Срок назначил небезызвестный Вольф Мессинг. Этому экстрасенсу можно доверять, на следующее утро я лично убедился в этом.
Мы беседовали долго… Это был захватывающе интересный вербовочный разговор. Перед логикой Трущева трудно было устоять. Он уверенно опроверг общепризнанное заблуждение, что лучшим ответом на вопрос, сколько будет дважды два, является «сколько нада»?
Правда, у меня остаются сомнения. Утверждение, что результатом является твердая, непоколебимая «четверка», относится исключительно к области рациональных чисел. А как быть с мнимыми или иррациональными, например с небезызвестным «π»? Кто может подтвердить, что оно действительно бесконечно и две его величины, помноженные на радиус, составляют длину окружности? Вот тут и задумаешься – величины иррациональные, а окружность вполне и окончательно замкнута.
Другими словами, конечна.
Как это может быть?
После бесед с Трущевым мне стало более–менее понятно, как из бесконечного вывести конечное. Над решением этой задачки весь прошлый век бились самые продвинутые умы. Не щадя ни сил, ни человеческой крови, они пытались найти ответ, как из увлекательной, вселенского масштаба идеи социальной справедливости вылупляется мелкий, злобный, увертливый «изм», а из естественного «убеждения в чем‑то» – всесокрушающая «убежденно
сть» во всем.
В тот вечер Трущев пояснил, что квадратура круга дело прошлое, теперь на очереди новое задание – как из конечного вывести бесконечное. Как, например, из неуемного стремления к наживе выудить бескорыстную заботу о ближнем, из воли к смерти – жажду жизни, из приземленного благотворительного рационализаторства – вечный социальный двигатель или машину времени–счастья. В помощницы Трущев привлек историю, а против этой сухопарой, предельно вежливой дамы никто не смог бы устоять. Также в ту роковую ночь Трущев сообщил мне пароль, позволяющий напрямую общаться с Согласием, требующим не задавать глупых вопросов, а попытаться найти общность с другим и другими, иначе всем крышка.
Сидя у погасшего экрана, вооруженный портсигаром, когда‑то подаренным Трущеву самим Берией, я пытался выстроить всю цепочку фактов – от разговора в привокзальном кафе, где в компании с Петером фон Шеелем мы всласть отведали водки, до этой последней записи, обнаруженной в «мертвом почтовом ящике», каким оказался файл, присланный мне его отцом.
Память оказалась мощным оружием. Она подсказала – отсылка могла относится к его даче в Вороново, точнее, к печке, возле которой мы провели незабываемую ночь. Другой печной трубы, которая связывала меня с Трущевым, не было.
Я постоял у калитки – нелегко было вот так сразу приступить к выполнению порученного мне задания. Как успевший поднатореть в литературно–розыскных мероприятиях оперативник я полностью сознавал трудности, связанные с преодолением препятствий, ожидавших меня на пути к цели. Первой из них можно было считать неопределенность статуса, ведь согласно условиям игры мне было предписано быть одновременно и «писателем» и «читателем», что, согласитесь, звучит не только дико, но и с намеком на сдвиг по фазе.
С другой стороны, позиция «сам себя сочинитель» и «сам себе читатель» давала известные преимущества – я мог дописывать за Трущева его собственные воспоминания. И не только за ветерана, но и за Алекса–Еско фон Шееля, его альтер эго Анатолия Закруткина, – за каждого, вовлеченного в этот пронизанный огнем, кровавый потоп, именуемый «жестокой драмой войны». Пусть разорвано, с пропусками, с умолчаниями, с кавычками и многоточиями, но только без заказного славословия или захлеба от желания быть угодным какому‑нибудь слдадкозвучному, представительному и много обещающему «изму».
