Пора. Берусь за пыльную металлическую ручку и сильным, уверенным движением тяну дверь на себя. Она со скрипом и явным неудовольствием поддается. Каждый раз обещаю прихватить на рандеву машинное масло, чтобы смазать ржавые петли, и каждый раз забываю. Склероз, возведенный в традицию.
– Ну, здравствуй, питерское нечто!
Внутри горят немногочисленные светильники и тихо играет музыка. Все та же протяжная и грустная мелодия, чарующая своей неземной тоской. О чем-то плачет одинокая скрипка. Негромкий, но напряженный женский голос, готовый в любой момент сорваться на крик, нашептывает старую историю на незнакомом языке.
В незащищенное лицо – противогаза больше нет – дует охлажденный кондиционером воздух. Забытая, запрещенная свежесть: в затхлых подземельях ветер давно не живет, а на поверхности он пропитан радиоактивным ядом.
– Рад вас видеть, – рыжий официант, только завидев меня, быстро устремляется навстречу. – Прошу, проходите.
Он приветливо улыбается, причем совершенно искренне. Редкое качество для работников сферы обслуживания. Тем приятнее встретить исключение.
– Здравствуйте, – я киваю в ответ. Прежде чем последовать за официантом, ищу глазами вешалку. Она прямо за дверью. Легким движением скидываю ветровку – разве когда-то на мне была «химза»? – и оставляю ее болтаться на крючке. – Идемте.
Я без труда могу найти свой столик, но предпочитаю до конца насладиться установленным ритуалом. К чему спешить? Я пришел слишком рано, а она, как всегда, опоздает.
– Ваш столик, – рыжий жестом указывает на место возле огромного окна во всю стену.
– Спасибо.
Добродушный официант не спешит вручить мне меню, вместо этого спрашивает учтиво:
– Вам как всегда?
Здесь подают прекрасный греческий салат и просто восхитительные медальоны из свинины в терпком гранатовом соусе.
– Конечно, – энергично трясу головой. – Конечно!
– Что будете пить?
К мясу полагается красное вино, но стоит ли мучить себя условностями, когда на улице парит настоящий летний зной?
– Пиво. Любое разливное, – и быстро уточняю, коря себя за поспешность. – Любое разливное светлое.
Не думаю, что официант принес бы в жару темного, но лучше потратить несколько лишних слов, чем давиться не подобающим погоде напитком.
– А главное – холодное! – вот это уточнение точно лишним не будет.
– Немецкое или чешское? – рыжий с насмешливым видом продолжает исключать неправильные варианты.
Вздыхаю про себя – кто ж его просил играть в демократию? А мне теперь страдать нелегким выбором.
После недолгого раздумья принимаю решение, от которого царь Сол омон должен многократно перевернуться в своей усыпальнице:
– Хочу нашего.
Официант удивленно и слегка театрально изгибает брови, но отговаривать меня не спешит. Лишь что-то записывает карандашом в своем крохотном блокнотике.
– У вас же питерское заведение? – мне вдруг становится неловко от странного пассажа – ведь выбор-то совершенно идиотский. – Хочу соответствовать – буду пить ленинградскую «Балтику».
Я – дурак, вдвойне дурак. Не особо люблю отечественное пиво, а уж «Балтику» – меньше всего.
Рыжий смеется, не переставая писать:
– Как скажете.
Несколько секунд размышляю о собственном странном заказе, прихожу к выводу, что во всем виновата жара, и с облегчением откидываюсь на высоком, удобном стуле. Отсюда открывается замечательный вид на улицу – она небольшая, машины здесь редкие гости, зато прогуливающихся, никуда не спешащих прохож их – в достатке. Мне нравится наблюдать за людьми, особенно за счастливыми и беззаботными. Глядя на них, становится чуть светлее, я купаюсь в отблесках чужого умиротворения и покоя.
Мое внимание сразу же привлекают дед и внук, медленно ковыляющие по тротуару: дед очень стар, идет с трудом, опираясь на видавшую виды палочку, пацаненок же совсем маленький, и тоже с трудом передвигает свои нетвердые и не совсем послушные ноги. Но малыш совершенно счастлив, его отпустили с любимым дедой на прогулку, он радуется редкому в этих краях солнышку, он чувствует себя большим и взрослым, ведь передвижение на четвереньках осталось в прошлом, а впереди ждут бег и прыжки! Старик наверняка вздыхает и охает при каждом шаге – толстое окно не пропускает звуков с улицы, – но улыбка не сходит с его уст, окруженных глубокими морщинами. Он вспоминает – я уверен – свою молодость и ненадолго забывает о скорой, навязчивой смерти, поджидающей его за каждым оторванным листком в календаре.
