Кристель была в белом пляжном платье, в сандалиях на босу ногу. Впервые я заметил у нее на шее маленький золотой крестик: иногда она теребит его при разговоре. Это меня поразило, и во все время нашей прогулки я, сам не зная почему, не мог отвести глаз от этого крестика — словно он был наделен каким-то особым значением, смысл которого ускользал от меня.
Мы вышли из гостиницы, когда уже смеркалось. Ветер стих, и в воздухе разлилась божественная свежесть. Наш путь лежал на север: если идти в этом направлении, быстро оказываешься за пределами городка. Пейзаж вокруг почти деревенский: низенькие домики с огородами, курятники, садовый инвентарь, днем иногда слышишь петуха. Затем начинается плоская, как театральная сцена, унылая пустошь, которая кажется еще более голой от протянувшейся по ней вереницы телеграфных столбов.
Вначале разговор не клеился. Первым делом мы обсудили каждого из "неразлучной компании", и Кристель отозвалась о них без всякого снисхождения. И в частности, о Жаке.
— Он, конечно, самый заметный из здешних молодых людей. Но он еше ребенок. Мне с ним легко, словно он мой школьный товарищ.
Я принялся беззлобно подшучивать над Жаком. Жак — поэт нашего отеля. Похоже, у него тут целая коллекция эзотерических сочинений, — и вдобавок из его номера, вперемежку с буйным джазом, на весь этаж гремят причудливые звуки до неприличия современной музыки. Однако, побеседовав с ним, я понял: это все, чем он живет. В общем, юноша никогда ничего не читал.
— Ну и что? Жака интересует только поэзия, и притом трудная для понимания. Конечно, ему ни за что не разобраться в этом, но он, по-моему, сам стремится к трудностям, чтобы их преодолеть. И правильно делает. Я вот тоже к этому стремлюсь…
Недолгая пауза, а затем:
— Если мне что-то нравится, то я не знаю, почему. Просто вижу и вдруг понимаю: мне это нужно. Всякий раз это что-то такое, что надо либо взять, либо отбросить.
У Кристель беседа легко превращается в монолог. Я восхищаюсь тем, с какой непринужденностью она завладевает разговором. Она из породы людей, которых просто не решаешься перебивать. Да и не стоит: когда она хочет, ее слова звучат завораживающе.
Мы пересекли дюны, — в лунном свете они обрели выразительность, пологие склоны и подъемы выглядели величественно, словно опустевшее поле битвы. Вдалеке, у самого горизонта, колыхался серый туман, точно дремучий лес, начинавшийся за прогалиной.
— Кто еще в здешних местах отправился бы в такую ночь на прогулку? В самых прославленных пейзажах мне всегда больше всего нравился тот уголок — его порой бывает трудно отыскать — где можно, так сказать, повернуться спиной к зрелищу. В Венеции, в путанице улочек, так прихотливо чередующихся с каналами, у меня иногда бывали чудесные минуты, когда улочка вдруг превращалась в коридор, и приходилось пробираться между хлопающими дверьми, будто в тесном коридоре дешевого, сомнительного отеля, где в номере ставят кувшин с горячей водой и ведро, — а в глубине, у порога потемневшей двери под аркой, с неутомимым журчанием яростно плескалась, сверкала и пенилась под солнцем черная вода в оправе из камня: и в этом была вся Венеция. Вот и здесь мне больше всего нравятся эти ровные, уходящие вдаль лужайки за дюнами, которые видишь, когда поворачиваешься спиной к морю, — они такие торжественно неподвижные, но шум прибоя совсем близко, и чувствуется, что на заднем плане — сама бесконечность. А в узеньких каналах во время прилива беззвучно прибывает черная вода.
— Вам приходилось подолгу бывать в Венеции?
— Да, там прошло, можно сказать, все мое раннее детство. Мы с мамой приезжали туда почти каждую осень. Мой отец всегда, сколько я помню, отличался необычайной способностью внезапно исчезать. Его ужасно утомляли деловые встречи, заседания совета директоров — вся эта нелепая обстановка спальных вагонов, дорогих отелей, а иногда — на несколько дней — и модных курортов.
— Мне бы хотелось, Кристель, чтобы вы рассказали о вашем детстве (я записываю все это вкратце, опуская мои реплики, не имевшие прямой цели продолжить разговор. Какой в них смысл? Мне всегда казалось, что в девяти случаях из десяти диалог — это лишь отчасти сдерживаемый монолог: один из двоих, одержимый своими демонами, всегда держит бразды правления, как выражались в элегантных гостиных).
