Сумрачный красавец - страница 23

но он не был выкроен из туманной ткани сновидения, не был бесплотным символом, — нет, там настоящие деревья с настоящей зеленой листвой, настоящие источники, несущие живительную влагу, и все это спрятано, словно под мышкой, словно в паху, в какой-то потайной складке девственного мира. Мир скрывает в себе тайну, но не в символическом смысле, а совершенно так же, как тело женщины скрывает в себе заветную выемку; быть может, великие странники нашей планеты, — Ясон, Васко да Гама, Колумб, подобно любовникам, ведомым безошибочным инстинктом, стремились именно к обладанию, хоть сами и не сознавали этого.

Мифы не имеют надо мной власти. Мне непонятно, как можно тешить себя явными небылицами; как удовлетворить мучительное желание, присущее человеку — постичь сокровенный смысл мира, — не увидев тайну, не прикоснувшись к ней. Ведь недаром, оказавшись в местности, где некогда жил легендарный герой, мы не можем вдоволь наглядеться на все вокруг. Прикоснулся же апостол Фома к ранам Христа; да и само христианство ни за что не утвердилось бы на земле, если бы Христос не воплотился. Не было бы никакого христианства, если бы Христос не жил на свете, не родился в такой-то день, в такой-то деревне, не показал недоверчивому ученику свои израненные руки и не восстал бы из могилы отнюдь не метафорически, а вполне конкретно и осязаемо. Кто бы уверовал во все это, если бы не узрел Его перед собой? Поиски Святого Грааля были земным, реальным делом. Она и вправду существовала, эта наполненная кровью чаша, которую алкали, которую жаждали увидеть рыцари Круглого Стола. И ее можно было увидеть. А как иначе могу я воспринять чудо, если не земными очами? И потому, на мой взгляд, подлинное чудо, чудо из чудес, — это то, что людям могут служить духовной пищей разные сомнительные измышления, бесцветные призраки, чистая игра ума. Наш век, смиреннейший из всех, в самоотречении своем дошел до того, что превратил Бога в нечто умозрительное. Но я не могу до такой степени разъединить в себе духовное и плотское начала, я должен — скажу вам, как поклоннику Рембо, — познать истину и душой, и телом.

Холодный и развязный тон, которым он произнес эту поразительную тираду, окончательно сбил меня с толку. Затем он как ни в чем не бывало закурил сигарету, и со скучающим видом стал расставлять фигуры на доске.

— Вы, конечно, понимаете, дорогой друг, что следует подвести итог всему этому. Таким итогом может стать лишь поступок. Вы о нем узнаете, — добавил он, вставая, и тон его на сей раз показался мне странным. — Какое красивое море сегодня, — произнес он и, прижавшись лбом к стеклу, погрузился в молчаливое размышление. Похоже, он забыл о моем существовании.

20 июля

Сегодня проснулся в дурном настроении. Приоткрыл глаза — и увидел серый свет дождливого летнего утра, еще одного тоскливого курортного утра, которое кажется продолжением бессонницы. По-моему, мне приснился Аллан: неужели этот человек, вот уже неделю всецело занимающий мои мысли, вторгнется еще и в мои сны?

Вчера он мне совсем не понравился. В его развязной откровенности было что-то обидное и глумливое. Он словно говорил сам с собой, не стесняясь моим присутствием.

И все же я уверен: каждая его фраза была выверена и взвешена. Он хотел произвести впечатление — по-видимому, выставляя напоказ свои странности, он надеется что-то выгадать. Хочет разжечь всеобщее любопытство, заинтриговать всех своим неожиданным появлением здесь.

По странной ассоциации я вспомнил одного моего приятеля, который ушел в монастырь. В день, когда он принял это решение, он попросил меня о встрече, и мы долго бродили по парижским улицам. Разговор коснулся современной живописи, и он, обычно такой немногословный, заговорил с необычайным жаром, вдохновенно и убедительно, его мысли теснились, обгоняя друг друга. Словно преступник, придумывающий себе алиби, он пытался таким образом дать выход смятению, охватившему его перед началом новой жизни, но сама его взволновнность выдавала его с головой.

Что же задумал этот человек, решивший, будто ему все дозволено?