Верхом на белом коне в серебряных доспехах ехал Сигмонд – витязь Небесного Кролика. Его сопровождали щитоносцы Ингрендсоны и Гильда на Малыше. Поднял витязь рог, громко протрубил. Загремели на стенах барабаны, загудели волынки, ратники зазвенели мечами о щиты.
Войско земли Нодд изготовилось к битве.
* * *
Из Красных Ворот чеканя шаг, под дробь барабанов, с пиками наперевес, побатальонно выходил гвардейский Кролика-Предтечи 1-й Скито-Монашеский пехотный полк. Вел воинственных чернецов лично полковник Приходько. Одел свой старый, давно непользованый спецназовский комбез, самолично вдовицей выстиранный и отутюженный. Лицо и руки раскрасил камуфляжным кремом. Полевые зеленые звездочки погон сменил на начищенные медные, они ярко горели в лучах летнего солнца.
– Ангел! С нами Ангел! – Гремел торжествующий клич полевых войск. – Ангел! Ангел! – Вторили со стен.
К вдохнувшему дым сражения Виктору Петровичу вернулась не просто память, но память генетическая. Аминокислотами пращуров спирально вверченная, редупликатно многажды продуцируемая, бессознательно осознанная. Искренняя. Потому, в предчувствии жаркой, лоб в лоб рукопашной, обратился к своему полку словом напутственным. Зычно вскричал, сверкнул очами.
– Blya, чудо-богатыри! – перекрывая шум битвы ревел командирским голосом – Blya, ребята, не Гильдгард ли за нами?! – И поднимая бойцов в решительную копейную атаку гаркнул: – За родину, blya! За Сталина! УРА!!!
– Ура! – Подхватили монахи. – Ста-лин! Кро-лик! Кро-лик! Ста-лин! – И ударили в копья.
С издевательскими усмешками предстояли суровые викинги долгополым воякам. Впереди хирдов помахивают секирами, обдолбанные грибным отваром, зловещие берсеркеры. По нечесаным бородам стекает пьяная слюна, в глазах бешенство гиперборейских отморозков.
Не ждали, бабкиными сказками воспетые, залетные стервятники угрозы, рассчитывали на легкость скорой победы. Но оказался сокрушительным напор фаланг, выученных российским офицером.
Шли копье на копье и ненависть в глазах мешалась со страхом. Шли навстречу вере и смерти, победным венкам и трупным пятнам.
Но…
Десятка шагов не дойдя, размыкались ряды, выбегали из глубины построений схимнических, из-за спин монашеских, здоровущие мужики. Ряхи ящиками, в плечах сажень косая[20], каждый весом пудов десять. Все с двуручниками.
Морды зверские, бороды не чесаны. Кольчуги мускулами распираются. Стальная плетенка рвется, кожаные перевязи лопаются. Перегарищем за версту шибет. Словеса матерные, скабрезные. Мыслишки, коли оные в патлатых башках имеются, едино однообразны – дави гнид! Suca! Blya!
Поперло жлобье дерзостно, безудержно. Ох, как поперло!
Во размахалось! Куда там берсеркеровским секирам супротив аршинных лезвий, звонких сталей, обоюдонаостренных. В миг единым махом бездоспешные придурки в прах сметены оказались. Мозги, грибом изъеденные, вывалились удобрением поганочного мицелия.
Как весенний ливень сжирает останки талых сугробов, так скосили мечебойцы пресловутый цвет варяжского воинства.
В щент свели, срубили под комель. Не запыхались. Не взопрели. Только всхрапнули, охально зыркнули, матюгами всплюнули… Пошли куролесить, рубить, крошить дальше.
Направо, налево. Глядючи, неглядючи. Имен не спрашиваяся, в рыла не заглядываяся. Отступного не требуя, прощальных лепетов не слушаючи. Так вражину и драли. Приухивая да покряхтывая.
– Блин горелый!
– Ядрена вошь!
– Разойдись плечо, размахнись рука! Гуляй кулак, веселись писун! Наше дело правое, а остальных – на хер-р!
– Р-р-р!
Зазверели суть в корень. Все в сраке зрели. Иного начальства в душах не чуяли, окромя воли всевышних небес. Вселенской справедливости отмщения.
За зуб – челюсти выламывали, за око – черепушки раздалбливали, за палец – руки из суставов выдирали.
Копейные древки секли, словно хворост, запросто. Скирдманов рубили походя, промежду прочим, не озираяся. Щиты кололи в щепу. Шлемы в стружку курочили. Половинили пиратов от плеча до самой жопы. Головы во пыли укатывали. Члены по кустам разметывали, в песок трамбовали. Ломили буйволиным нахрапом. Валили напропалую, поплевывали и дальше перли. Жали без жалостно.
