И вдруг его точно молнией озарило. Они были разбиты потому, что за ними не шёл народ, эта могучая сила. Князья с их дружинами, Витовт и целое его войско, татарские мурзы и беки подобны охотникам среди леса, что гонятся за дичью. Лес шумит, лес молчит, но и знать ничего не желает о тех мурашках, что ползают между толстенными стволами и называют себя хозяевами. Стыдно и смешно. Среди этого леса бродили сподвижники Данилы, бродил и пан Витовт, а лес остался лесом., Это смеялся он, когда шумел и свистел ветром в раскидистых кронах деревьев, это он кричал, как филин-пугач, издевался брёхом лисиц, клёкотом хищных птиц, курлыканьем журавлей, а порой жалел и скор бил о прошлом волчьим воем в лунную ночь. Данило, Мстислав, Чингис-хан, Витовт, Эдигей — все они охотники-карлики: под тысячелетним дубом-великаном на урочище. Кто не с народом, тот против него! И вот теперь эта богатырская, всепобеждающая сила осознала самоё себя, проснулась, точно Илья Муромец, и протягивает к власти ту самую руку, которая уже правила землями до прихода Рюриковичей… И все нынешние властелины падут ниц перед этой рукой, как тогда те бесшжощные на далёком западе!.. Покойный Василь был, значит, большим человеком, коли верил в народ, хотя и не видел того, что видел когда-то он, Иван Нос, на ратном поле под Земпахом!..
Скрип двери вывел князя из задумчивости. Подняв голову, он поискал глазами Грицька и Кострубу, но их в комнате уже не было. Неужто эти два парня лишь плод его фантазии, воспалённой смертью Юрши?..
Перед князем стоял дворецкий в длинной кирее к кланялся в пояс.
— Приехал боярин Микола из Рудников и ждёт в хоромах. Ваша милость изволит выйти? Обед на столе.
Князь поднялся из-за стола и направился в сени-хоромы, где всегда подавался обед. В углу на огромном очаге горели ярким пламенем сосновые поленья. Длинный стол, заставленный кушаньями, стоял посредине, в верхнем конце к нему был приставлен другой, поменьше, застланный вышитой золотом дорогой скатертью, накрытый для князя, Мартуси, Андрийки и гостя, кряжистого, среднего роста мужа в охотничьей одежде. У большого стола стали у своих мест иеромонах — духовник князя Олександра, дворецкий и челядь. Таков был на Руси древний обычай, а князь относился к нему с уважением и никогда не брезговал есть хлеб-соль вместе со слугами и холопами.
После молитвы, когда все уселись, боярин Микола, успевший уже познакомиться с молодыми людьми, поклонившись, прошептал князю:
— Известно ли твоей милости, князь, что Витовт Кейстутович упал с лошади и умирает, а может быть, уже и умер в Троках? В Чернобыли сказывают о том смоленские купцы.
Весть, привезённая из Чернобыля, молниеносно разнеслась среди слуг и вызвала различные толки у тиунов, конюхов, сокольничих. Дворецкий усердно нашёптывал что-то иеромонаху, а тот важно кивал седовласой головой и ел особо приготовленные для него блюда: кислый борщ и постную кашу. Князь ел немного, внимательно прислушивался к разговорам слуг и всё больше убеждался, что время, когда государственными делами занимались только князья да вельможи, ушло безвозвратно. Половина людей, сидящих за столом и толковавших о Свидригайле. Витовте и Сигизмунде, родилась замковыми «непохожими» холопами — коланными людьми, либо оставалась ими до сих пор. Князь не любил рабов, этого пережитка старого времени, и потому уравнял в правах холопов с «похожими» мужиками. Бояре и кметы, которые несли боярскую службу, тоже вели беседы, как равные, и всё об одном: сядет ли Свидригайло на место Витовта или не сядет? Пойдёт ли король на Литву или не пойдёт? Что скажут крестоносцы и ливонские рыцари?.. Что ждёт Подолию? Это последнее больше всего волновало холопов и кметов, бояре же спорили о князьях, пожалованьях Витовта да привилеях Ягайла. В речах мужиков не слышалось ни вражды, ни покорности. Это были хладнокровные суждения людей, которые, наблюдая за борьбой чужаков, хоть и стоят в стороне, однако уверены в своей силе и готовы в любой момент принять в ней участие. Такого спокойствия князь не видел даже среди собственных дружинников — бояр и вообще среди боярства. И эта их спокойная уверенность и понимание обстановки беспокоили и сбивали его с толку. В конце концов, махнув рукой, словно отгоняя назойливую муху, он обратился к Андрийке и Мартусе:
