Я вижу, как мы стоим около харчевни, и мой приемный отец договаривается с хозяином о предстоящей работе. Да, да, конечно, мы будем играть и петь весь вечер для гостей, ведь сыновья не каждый день покидают родительский дом, и нужно, чтобы звучало много песен. А за это нам надо-то всего лишь пустяк — хороший сытный ужин, кувшин вина, и охапку соломы, чтобы переночевать где-нибудь под навесом. Ну, а если хозяева будут щедры, то завтра поутру еще и дадут нам ломоть хлеба в дорогу.
А вот и долгожданный вечер. Мы стоим в большом, переполненном людьми и запахами убогом зале трактира. Отец, улыбаясь в бороду, крутит ручку шарманки, а я своим звенящим, как натянутая струна голоском, пою незатейливые песни, понятные и близкие всем простым людям.
Гости, многие из которых, в общем-то, почти такие же бедные, как и мы, зовут нас к столу и приглашают поесть. Отец с радостью соглашается, и вот мы уже сидим и с удовольствием обгладываем сочное куриное мясо — редкий и почти недоступный для нас деликатес. Отец дает мне еду прямо в руки, и у всех, кто это видит, просыпается в душе жалость. Они хотят еще песен, но не могут оторвать нас от ужина — ведь и у них в домах такие шикарные блюда стоят на столах не каждый день, так что легко понять, сколь большая удача для нас этот праздник.
От выпитого вина и теплого воздуха отец становится разговорчив и хочет поболтать с доброжелательными мужиками, рассказать о нашей жизни, пожаловаться на жестокую судьбу, может быть в чем-то и приукрашенную, но во многом до боли правдивую.
Я говорю ему, что хочу играть сегодня сама, потому что в такой прекрасный вечер мне хочется, чтобы все вокруг были счастливы — ели, пили, разговаривали и слушали мои песни. Отец ведет меня в центр зала, вешает мне на шею шарманку и снова возвращается за стол. А я начинаю крутить изогнутую ручку и, подстраиваясь под однообразные заунывные звуки, начинаю петь песни о том, как живут в разных городах и селах небогатые люди, деля друг с другом, свои скромные радости и горести.
Я немного задумалась и замолчала.
— А ты была там счастлива? — спросил он. — Или в данном случае такой вопрос не очень уместен?
— Ты знаешь, как ни странно это может прозвучать, но напротив — очень уместен. Я и впрямь была там какая-то блаженная. Я видела свет и тьму, умела петь песни и слушать шарманку, и этого мне было вполне достаточно, чтобы радоваться жизни.
— И сколько же длилась эта жизнь?
— Да совсем мало…
Очень холодно, дует пронизывающий ветер, острые снежинки колют лицо. Я кутаюсь в дырявый вязаный платок и иду наощупь вдоль какого-то забора. Почему-то я одна, и, кроме того, я знаю, что теперь у меня нет ни отца, ни шарманки, в которых собственно и заключался для меня весь смысл моего странного существования. Возможно, отец умер от какого-то несчастного случая, или я потеряла его, заблудившись в толпе… Не знаю. Вижу только, как от недоедания и холода я теряю силы, сажусь на землю и, привалившись спиной к скрипучим деревянным воротам, решаю немного передохнуть. Мои глаза закрываются, мысли путаются, и я медленно умираю.
— Ну, что ты об этом думаешь? — спросила я.
— Думаю, что я был прав, когда говорил тебе, что мы не всегда были вместе.
Я засмеялась:
— Разве можно такую жизнь брать в расчет? Тут я и не могла тебя встретить. Это так… Просто перебивка между серьезными кадрами.
— А кто был этот человек, который считался твоим отцом? Ты его узнала?
— Да, сразу же, — задумчиво ухмыльнулась я. — Это один мой знакомый…
— Один из тех, кого ты когда-то любила? — спросил он намеренно безразличным тоном.
— Любила? — удивилась я. — Чтобы это утверждать, надо сначала определиться, что именно брать за образец. Если сравнивать все мои чувства, которые в разные годы я испытывала к тем или иным мужчинам, с той любовью, которую я ощущаю к тебе, то можно сказать со стопроцентной уверенностью, что кроме тебя я никогда и никого не любила. Если же считать, что ты это только миф, навеянный моим воображением, то тогда конечно — я была влюблена далеко не один раз.
Он закурил сигарету и смял пустую пачку:
