— А другие?
— Другие? — сказала я, машинально раскачивая рукой маятник. — Они их просто не поймут. И все происходящее им будет казаться только мусором ненужных сентиментов и романтики, принадлежащей к прошлым векам. Для них на высших пьедесталах будут стоять иные боги — у кого-то добрые, у кого-то жестокие. Но осуждать и обвинять их в непонимании мы не в праве, потому что они просто не могут ощутить того, что посчастливилось познать нам.
— Но если придерживаться твоей теории, то настоящая любовь может быть только взаимной?
— Конечно!
— А как же тогда быть со всеми этими страданиями и муками неразделенных чувств, которые столь многим пришлось испытать?
Я задумалась и присела на подоконник:
— Понимаешь, это так трудно…
— Что трудно?
— Так трудно бывает узнать, тот ли перед тобой человек. Эти сумерки памяти… Как часто они подводят тех, кто ищет свою любовь в лабиринтах жизней. Понимаешь, порой тот или иной человек оказывается просто очень похож на того, к кому на самом деле ведет тебя твоя судьба, и эти заблуждения могут длиться долгие годы, а порой и целые жизни. Но все равно, так или иначе, однажды все эти преграды и ошибки рушатся и то, что должно быть единым целым, соединяется вновь.
Он встал и, присев рядом со мной, обнял меня:
— И что нам теперь делать?
Я засмеялась:
— Я столько раз задавала тебе этот вопрос, и столько раз ты отвечал мне: «Ждать».
— И ты с этим согласна?
— Да, потому что больше нам ничего не остается. Мы должны просто ждать того момента, когда однажды нам дадут соединиться вновь.
— И ты думаешь, что мы ничего не должны для этого делать?
Я удивленно посмотрела на него:
— Думаю, ничего.
Он усмехнулся:
— Помнишь, однажды я сказал тебе, что «наш с тобой рай отделен от нас всего лишь тонкой стенкой из прозрачного стекла, которую мы должны разбить, ударив с двух сторон одновременно. Нужно только знать две вещи, две совсем небольшие вещи: когда это сделать и в какую точку бить»?
— Помню, — ответила я, не совсем понимая, к чему он это говорит.
— Так вот, я со своей стороны уже сделал очень многое, для того, чтобы наше объединение стало возможным, Но «разбивать» эту стену нужно с двух сторон. И потому… Я не знаю как мне лучше объяснить тебе то, что происходит… Понимаешь, мне оставалось только подвести тебя к тому моменту, когда ты сможешь со своей стороны сделать то, чего не смог за тебя сделать я.
— И что? Я это сделала?
— Да. Ты отпустила свое прошлое, ты очень многое поняла, ты смогла как бы упорядочить то, что нас связывало на протяжении стольких столетий…
— И что теперь?
— Теперь мы в последний раз стоим по разные стороны этой прозрачной стены.
— Но мы не знаем, в какую точку бить!
— Не знаем? Ты ошибаешься. Этой точкой и является наша любовь, и если сейчас мы оба в тысячный раз подпишемся под тем, что принадлежим друг другу, то преграда столько лет разделяющая нас рухнет, и мы будем вместе.
— А как же твои слова о том, что мы совершали преступление, когда любили друг друга слишком сильно?
Он рассмеялся:
— Живым людям, как ты знаешь, свойственно заблуждаться. А мы с тобой, как и все те, кто неоднократно придумывал и дополнял теории познания греха, люди смертные и живые. Так что забудь об этом, и ответь мне на один вопрос.
— Какой?
— Согласна ли ты принадлежать мне душой и телом до конца твоих дней в этой и во всех последующих жизнях?
Я взяла его за руку и, крепко ее сжав, сказала:
— Да, согласна! А ты? Согласен ли ты принадлежать мне душой и телом до конца твоих дней в этой и во всех последующих жизнях?
— Да, согласен! — сказал он, обняв меня.
Мы повернулись и посмотрели за окно. В стеклах соседнего дома отразились лучи восходящего солнца, запоздалая звезда сияла на светло-синем небе.
— Ты слышишь? — сказала я, прислушавшись, — Это звонят колокола. Разве здесь рядом есть церковь?..
