Холодно. Жарко. Снова холодно. Мигает синее. «Скорая»?..
Открываю один глаз. Дядьки в белых халатах кладут меня на носилки. Рыжая воет рядом. Увидев, что я очнулась, кидается мне на грудь:
– Ты не врешь?.. Ты правда не врешь? Я ошиблась?..
– Дура! Проткнула ни за что ни про что, идиотина…
Один из дядек придерживает рыжую:
– Девушка, не мешайте. Вы кто пострадавшей?
Та не отходит. Рыдает. Меня грузят в машину.
– Подождите, – прошу у врачей, – она со мной. Можно ей со мной?
Врач кивает.
– Залезай, дубина, – говорю рыжей. Она залезает. Гладит меня по голове. Я говорю: – Задери кофту.
На груди у нее сильный ожог – видимо, не сразу уголек выпал, протанцевала с ним некоторое время, шипя от боли… Нет, ну а что мне нужно было делать – позволить и вторую щеку изуродовать?.. Я еще за дырку в плече потом отомщу. Руку вон не чувствую. И шрамы наверняка останутся. Впрочем, как и у нее. Чуть наклоняю рыжую к себе, приподнимаюсь на лежанке и слегка касаюсь губами ожога. Она смотрит преданно, разве что не скулит и хвостом не виляет. Дурочка моя, ревнивица слепая. Говорю:
– Я не изменяла тебе, ты ошиблась.
Несомненно, я схожу с ума. Вместе с рыжей. Вместе с нашими стонами. Каждую ночь в белоснежной постели. Все-таки странная штука, эта любовь.
